Мария Башкирцева. Дневник

Теперь я в состоянии описывать, не зная даже названия всех предметов охоты: ежевика, тростник, трава, лес – такой густой, что едва можно было проехать, ветки, хлеставшие нас по лицу со всех сторон, чудесный чистый воздух и мелкий дождик, очень приятный для охотников, которым жарко.

Мы бродили, бродили, бродили.

Я обошла с заряженным ружьем вокруг маленького озера, готовясь выстрелить, если вылетит утка. Но… ничего! Я уже хотела выстрелить в ящериц, которые прыгали у меня под ногами, или в Мишеля, который шел за мной, не спуская с меня глаз: я была в мужском костюме, и это возбуждало в нем самые преступные мысли.

Я нашла золотую середину, ту золотую середину, которой никак не может найти Франция: я убила наповал ворону, сидевшую на верхушке дуба и ничего не подозревавшую, тем более что отец и Мишель, лежавшие на лужайке, привлекали ее внимание.

Я вырвала перья из ее хвоста и сделала себе хохолок.

Другие даже ни разу не стреляли, а только шли вперед.

Поль убил дрозда, и тем охота и кончилась.

Мать, думающая, что ребенок ее умер, и умер по ее же вине, не уверенная в его смерти и не решающаяся ничего сказать, боясь в ней убедиться, вдруг опять находит этого оплакиваемого ребенка, причинившего столько горя, столько сомнений и страданий… Эта мать должна быть счастлива. Мне кажется, что она должна чувствовать то, что переживаю я, когда у меня после хрипоты возвращается голос.

Посмеявшись в гостиной, я остановилась на минуту и вдруг почувствовала, что могу петь.

Я этим обязана лекарству доктора Валицкого.

19 сентября

Меня раздражают постоянные оскорбительные намеки на моих и невозможность обижаться. Я бы сумела зажать рот отцу, если бы не было этого опасения потерять мое средство. Он добр ко мне. С моей стороны очень мило повторять это. Как мог бы он относиться иначе к умной, образованной, милой, кроткой и доброй дочери (я здесь такая – он сам это говорит), которая ничего у него не просит, приехала к нему из любезности и всеми способами льстит его тщеславию.

Придя в мою комнату, я почувствовала желание броситься на землю и плакать; но я сдержалась, и это прошло. Я всегда так буду поступать. Нельзя допускать, чтобы люди, вам безразличные, могли заставить вас страдать. Страдание меня всегда унижает; мне противно думать, что тот или другой мог меня оскорбить.

И все-таки жизнь лучше всего на свете!

22 сентября

С меня положительно довольно такой жизни! Деревня действует на меня одуряющим, притупляющим образом. Я сказала это отцу; а когда я сказала ему, что желаю выйти замуж за короля, он стал мне доказывать, что это невозможно, и снова начал свои насмешки над моей семьей. Я ему не вторила (можно говорить самому известные вещи, но невозможно позволять, чтобы их говорили другие).

Я сказала, что все это выдумки его сестры Т. Я не щажу ее, эту тетку, и употребила верное средство, чтобы пошатнуть ее влияние.

О, Рим, Пинчио, возвышающийся как остров среди Кампаньи, пересекаемой водопроводами, ворота del Populo, обелиск, церкви кардинала Гастоло по обе стороны Корсо, дворец Венецианской республики, эти темные, узкие улицы, эти дворцы, почерневшие от времени, развалины небольшого храма Минервы и, наконец, Колизей!.. Мне кажется, что я вижу все это. Я закрываю глаза и мысленно проезжаю по городу, посещаю развалины, вижу…

Я противоположна тем людям, которые говорят: с глаз долой – из сердца вон. Исчезнув с глаз моих, предмет получает двойное значение: я его разбираю, восхищаюсь им, люблю его.

Я много путешествовала, много видала городов, но только два из них привели меня в восторг.

Первый – Баден-Баден, где я пробыла два лета ребенком; я еще помню эти очаровательные сады. Второй – Рим. Совсем другое впечатление, оно более сильное, если только это возможно.

Некоторых людей сначала не любишь, но чувство к ним понемногу усиливается; то же и с Римом. Такие привязанности прочны, полны нежности и не лишены страсти.

Я люблю Рим, один только Рим! А собор Св. Петра? Собор Св. Петра, когда падает сверху луч солнца, и свет и тени ложатся так же правильно, как сама архитектура колонн и алтарей! Луч солнца, создающий среди этого мраморного храма храм света!…

Закрыв глаза, я переношусь в Рим… Но теперь ночь, а завтра приедут полтавские «гиппопотамы». Нужно быть хорошенькой… и я буду хорошенькой.

В деревне я замечательно поправилась – я никогда не была такой прозрачной и свежей.

Рим!.. И я не поеду в Рим!.. Почему? Потому что не хочу. И если бы вы знали, что мне стоит это решение, вы пожалели бы меня. Я даже плачу…

24 сентября

Начинает становиться холодно, и я с довольно сильным неудовольствием велела разбудить себя в семь часов. В восемь часов я старалась отвоевать еще несколько минут, а в девять я была уже в гостиной, в черной бархатной шапочке и в амазонке, приподнятой так, что видно было оружие, вышитое на сапогах.