Мария Башкирцева. Дневник

– Ведь вы знаете, что я не могу приехать.

– Нет!

– Но вы знаете… Потому что, поехав с вами, я буду продолжать вас видеть, а для меня это будет мучением.

– Почему?

– Потому, что я вас люблю.

– Но вы оказали бы мне такую услугу, если бы согласились приехать!

– Я был бы вам полезен?

– Да.

– Нет, я не могу приехать… Я буду смотреть на вас издалека… И если бы вы знали, – продолжал он тихим и раздирающим душу голосом, – если бы вы знали, как я страдаю! Надо иметь мою силу воли, чтобы не изменять себе и всегда казаться спокойным. Не видя вас больше…

– Вы меня забудете.

– Никогда.

– Но что же?

Голос мой потерял всякий оттенок насмешливости – я была тронута.

– Я не знаю, – сказал он, – но такое положение дел для меня слишком мучительно.

– Бедный!

Я тотчас же спохватилась: это сожаление оскорбительно.

Почему так приятно слышать, когда вам признаются в страданиях, которым вы причина? Чем более несчастен кто-нибудь из любви к вам, тем вы счастливее.

– Поезжайте с нами; отец не хочет брать с собой Поля, поезжайте.

– Я…

– Вы не можете – мы это знаем. Я больше и не прошу вас об этом. Довольно!

Я приняла вид инквизитора или человека, который собирается позабавиться своей злостной проделкой.

– Так я имею честь быть вашей первой страстью? Это чудесно! Но вы лжец.

– Потому что мой голос не изменяется и потому что я не плачу! У меня железная воля, вот и все.

– А я хотела вам что-то дать.

– Что?

– Вот это.

Я и показала ему образок Божьей Матери, который висел у меня на шее на белой ленте.

– Дайте мне это.

– Вы недостойны.

– Муся, – сказал он, вздыхая, – уверяю вас, что я достоин. Я чувствую привязанность собаки, беспредельную преданность.

– Подойдите, молодой человек, я дам вам мое благословение.

– Благословение?

– Да, от чистого сердца. Если я заставляю вас говорить так, то для того, чтобы знать, что чувствуют те, кто любит; ведь и я могу когда-нибудь полюбить… Мне нужно знать признаки.

– Дайте мне образок, – сказал Паша, не спускавший с него глаз.

Он встал на колени на тот стул, на спинку которого я опиралась руками, и хотел взять образок, но я остановила его:

– Нет, нет, наденьте на шею.

Я надела ему на шею образок, еще теплый от моего тела.

– О, – сказал он, – за это спасибо, большое спасибо! И он в первый раз сам от себя поцеловал мне руку.

8 ноября

Снег лежит на аршин глубиной, но погода ясная и хорошая. Мы опять поехали кататься на санях, так же дурно устроенных, хотя и побольше: снег еще недостаточно тверд, чтобы вынести тяжелые сани, обитые железом.

Поль правил и, пользуясь минутой, когда Паша сидел наиболее неловко, погонял лошадей, осыпая нас снегом, вызывая крики Паши и смех моей уважаемой особы. Он возил нас по таким дорогам и сугробам, что мы все время просили его сжалиться и хохотали. Прогулка в санях, как бы серьезны ни были люди, всегда детская игра.

Поль сидел от меня направо, Паша – налево; я велела ему протянуть сзади руку, и таким образом составилось очень удобное кресло.

Холод раздражал меня меньше; на мне были только шубка и меховая шапочка, так что я могла свободно двигаться и говорить.

Вечером я села за рояль и сыграла «Чтение письма Венеры» – чудесное место из «Прекрасной Елены».

«Прекрасная Елена» – прелестная вещь. Тогда Оффенбах только начинал и еще не писал грошовых опереток.

Я играла долго… не знаю что – что-то тихое и страстное, нежное и прелестное, как только могут быть «Песни без слов» Мендельсона, верно понятые.

Я выпила четыре чашки чаю, говоря о музыке.

– На меня она очень действует, – сказал Паша, – я странно себя чувствую, делаюсь… сентиментальным… и, слушая ее, говорю, что нельзя выразить иначе.

– Это предательница, Паша. Не доверяйте музыке: под ее влиянием делаешь такие вещи, каких не сделал бы в спокойном состоянии. Она забирает вас, запутывает, увлекает… и это ужасно.

Я говорила о Риме и о ясновидящем Alexis. Паша слушал и вздыхал в своем углу; когда же он подошел к свету, выражение его лица сказало мне яснее всех слов в мире, как он страдает.

(Заметьте это яростное тщеславие, эту жажду видеть страдания, которые причиняешь. Я пошлая кокетка или… нет, я женщина, вот и все.)

– Мы что-то грустны сегодня вечером, – сказала я мягко.

– Да, – отвечал он с усилием, – вы играли… и я не знаю… у меня, кажется, лихорадка.

– Идите спать, мой друг, и я также пойду наверх. Только помогите мне отнести книги.

9 ноября

Мое пребывание здесь, по крайней мере, дало мне возможность познакомиться с блестящей литературой моей родины. Но о чем говорят эти поэты и писатели? О том, что там.

Сначала укажем на Гоголя, нашего гениального юмориста. Его описание Рима вызывало у меня слезы и стоны, и, только прочитав его, можно составить себе понятие об этом описании.

Завтра оно будет переведено. И те, кто имел счастье видеть Рим, поймут мое волнение.

О, когда же наконец я вырвусь из этой страны – серой, холодной, неприветной даже летом, даже при солнечном свете? Листья мелки, и небо не так сине, как… там.

10 ноября

До сих пор я все читала… Мне надоел мой дневник, я тревожусь и унываю… Рим… я ничего не могу сказать.