Мария кровавая

Летом, задолго до того как был окончательно утвержден список свиты, к Марии неожиданно явились несколько видных придворных. Она провела в их обществе всю ночь, остановившись в загородной резиденции, расположенной рядом с королевской. Затем ее препроводили к Генриху и Джейн, и Мария в первый раз за пять лет имела возможность поговорить с королем просто как дочь с отцом. В последний раз Генрих видел Марию пятнадцатилетней девочкой и о ее внешности судил по портрету, написанному примерно в тот период. На нем был изображен осунувшийся грустный ребенок с широко раскрытыми глазами и слегка затравленным взглядом. Теперь он видел привлекательную изящную женщину среднего роста с подтянутой фигурой, поразительно похожую на него самого. У нее были такой же свежий цвет лица, такой же твердый небольшой рот, светлые брови и пронзительные серые глаза. Лицо Марии имело форму сердечка, на котором Доминировал высокий лоб, его форму подчеркивали приглаженные волосы и округлый головной убор. Это было очень Живое, умное лицо, с постоянным выражением некоторого легкого удивления, готового перейти в сарказм или презрение. Мария, как и отец, была близорука. Чтобы получше рассмотреть собеседника, ей приходилось щуриться (так же как и отцу), а многим казалось, что на них смотрят пристальным испытующим взглядом.

Однако больше всего в повзрослевшей дочери Генриха поразил ее голос — низкий, резонирующий (почти мужской), наполнявший даже сравнительно большую комнату. Голос Марии Тюдор резко контрастировал с ее женственной внешностью. По словам французского посла Мариака, у принцессы Марии «голос был более мужской», чем у Генриха, и в сочетании с ее обычной манерой говорить прямо и искренне производил сильное впечатление.

Возможно, Генриха все это и удивило, но виду он не подал. Они встретились в полдень, а расстались после вечерни, когда король и Джейн собирались возвращаться во дворец. И все это время он вел «с Марией доверительные разговоры, с такой любовью и привязанностью и с такими дивными обещаниями на будущее, как ни один отец не мог бы вести себя лучше по отношению к своей дочери». Конечно, многое осталось недосказанным. Генрих ни разу не произнес имени Екатерины, которая всего лишь пять месяцев как покоилась в усыпальнице Питёрборо. Не упомянул он и Анну. Джейн, кажется, затмила ее в сознании короля окончательно. Он выразил глубокое сожаление, что так долго держал Марию вдали от себя, и объявил о своем большом желании наверстать упущенное, вложив в руку дочери чек в тысячу крон на «небольшие удовольствия» и сказав, что, как только ей понадобится, даст гораздо больше. Джейн подарила Марии красивое бриллиантовое кольцо со словами, что через несколько дней начнутся приготовления для ее возвращения ко двору.

Событие это было отложено на несколько месяцев — до приезда Генриха из долгого охотничьего тура, который продлился до конца лета. Такие туры он предпринимал каждый год. Мария жила в Хаисдоне в окружении заметно увеличившейся свиты, чуть ли не каждый день принимая гостей, получая послания и подарки от Кромвеля и других королевских приближенных. Эдвард Сеймур, ставший теперь лордом Бо-чемпом, камергером Генриха, попросил ее прислать список необходимых нарядов. Кромвель, который быстро вернулся в свою старую роль лучшего друга Марии в Совете, прислал «хорошо выезженного коня» и прекрасное седло.

Мария проводила долгие летние дни, гуляя по окрестностям, катаясь верхом на подаренном Кромвелем коне и регулярно отправляя письма Генриху. Она проявляла теплый интерес к маленькой трехлетней Елизавете, которая была такой же хорошенькой, как и Мария в ее возрасте. В письмах королю Мария никогда не забывала упомянуть о ней, рассказать о ее необычайных способностях, всегда, впрочем, в конце добавляя привычное пожелание Генриху иметь сына. В Ханс-доне Марии возвратили все ее наряды и драгоценности, отнятые два с половиной года назад. Одежду следовало теперь перешить, платья переделать в юбки, а оторочки удалить или использовать по-иному. Украшения Мария складывала в специальную шкатулку — и те, что она получила после смерти Анны, и те, что присылали Генрих и Джейн. Каждые несколько дней гонцы и придворные вместе с письмами и посылками приносили из дворца различные новости. Судя по всему, уходила целая эпоха. От туберкулеза умер Генри Фитцрой. Отец Анны, Томас Болейн, который, как Марии передавали, после смерти Екатерины выразил сожаление, что дочка не составила ей компанию, теперь был лишен всех титулов и земель. А вот Томас Абель, бывший священник Екатерины и ее защитник, противостоявший королевскому Совету, по-прежнему сидел в тюрьме, и никто не верил, что его когда-нибудь выпустят на свободу.