Мария кровавая

Большим утешением для Марии во время разлуки с Филиппом был также францисканский монастырь в Гринвиче, в котором ее крестили и который очень любила ее мать. Королева намеревалась сделать его центром восстановления английских монастырей и с этой целью взяла под свою опеку, проводя много времени среди монахов и часами «изумительно наслаждаясь» их песнопениями и мессами, которые служили в небольшой часовне рядом с дворцом. Мария поместила в Гринвиче двадцать пять монахов-обсервантов[55]

, среди которых был брат Уильям Пето, «престарелый монах, проживший очень святую жизнь». Подобно Поулу, он был одним из немногих выживших в эпоху Генриха. Пето недавно номинировали в кардиналы, но Марии более всего были дороги ее детские воспоминания, когда семилетнюю принцессу привели — она уже теперь не помнит, кто привел, наверное, мать, — к брату Пето на исповедь.

В письмах Филиппу Поул описывал, как Мария в ожидании его возвращения проводит свои дни. «Все время от восхода солнца до полудня она занята молитвами, — писал он, — наподобие Девы Марии, а после полудня, переходя к делам, восхитительно перевоплощается в библейскую Марфу». Поул снисходительно отмечал, что королева «старается делать так, чтобы ее советники были постоянно заняты», воображая, что, работая с ними, она «представляет в Совете Филиппа». Несмотря на то что Поул совершенно неправильно оценивал мотивы Марии, все равно ее усердие в занятии государственными делами показалось ему впечатляющим. Она работала, что называется, в поте лица — так, как будто «у нее было столько энергии, что ее необходимо было сдерживать». После трудного дня, проведенного на заседании Совета, во встречах с просителями и иностранными сановниками, а также в надзоре за составлением деловых бумаг и документов, ее самым любимым занятием, которому она посвящала «большую часть вечера», было написание писем Филиппу. Поул опасался, что в отсутствие супруга такая бурная деятельность может подорвать здоровье королевы, особенно в это время года, когда все хронические заболевания Марии обычно обострялись. «Ваше возвращение, — писал Поул Филиппу, — конечно бы, все поправило». Мария в каждом своем письме фактически говорила об этом же. Когда после отъезда Филиппа прошло больше пяти недель, она послала в Брюссель одного из своих приближенных. Тот привез королю от супруги кольцо с запиской, в которой она желала ему «здоровья, долгой жизни и скорого возвращения».

Больше, чем само отсутствие Филиппа, Марию волновало то, что она понятия не имела, когда он возвратится. Каких-то определенных сроков супруг не назначил, говоря, что не может заранее предугадать, какая обстановка сложится во Фландрии. К тому же церемония отречения императора от престола была делом сложным и продолжительным. Филиппу предстояло принять участие в церемониальной передаче власти в столицах и главных городах Нидерландов, а затем провести в каждом достаточно времени, чтобы закрепить свой авторитет. Вскоре после прибытия он начал делать попытки научиться говорить по-валлонски. Это был единственный язык, который понимали его фламандские подданные, и если он хотел, чтобы они своего короля не то что любили, а хотя бы терпели, ему следовало на этом языке как-то с ними заговорить, что тоже требовало времени. Для сравнения следует отметить, что за год пребывания в Англии Филипп не сделал ни единой попытки выучить английский.

Марию очень тревожило также и то обстоятельство, что испанцы медленно, но верно покидали Англию со всем своим имуществом. Уезжая, Филипп большую часть своего окружения оставил в Англии: германских и испанских воинов, бургундскую кавалерию, своих лекарей и священников и даже пажей из личных апартаментов, а также основную часть лошадей с конюхами. Но со временем члены его свиты начали один за другим отъезжать, причем, как заметил Мишель, «исполненные стремления не посещать эту страну как можно дольше, а лучше всего вообще никогда». Почти каждый день английские порты покидали корабли с личным имуществом короля и его приближенных. Неприятным симптомом было и то, что в середине сентября Филипп повелел полностью расплатиться со своими английскими кредиторами. Для этого 16 сентября девять военных каравелл привезли из Испании шестьдесят тысяч дукатов для оплаты английским купцам, которые снабжали свиту Филиппа и обслуживающих ее английских слуг. После того как испанская флотилия отбыла (кстати, во Фландрию она везла денег гораздо больше), стало ясно, что дом теперь у Филиппа не здесь, а там, на его новых землях.