Мария кровавая

Шли дни. Марии становилось все хуже, а лечения по-прежнему никакого не было. Шапюи опасался, что такое невнимание может очень быстро «свести ее в могилу», и предпринимал что мог. Видеть Марию ему не позволяли — она находилась в Гринвиче под неласковой опекой леди Шел-тон, — но он ежедневно посылал туда своих слуг и потому о ее состоянии осведомлен был лучше, чем король. Он так надоел лорд-канцлеру Генриха, Кромвелю, что тот в конце концов послал доктора Баттса осмотреть Марию. При дворе посол пытался опровергнуть версию Генриха о неизлечимости болезни его дочери, сообщая правду. Но король предпочитал оставаться в этом вопросе пессимистом, и его примеру следовали все придворные и советники. Несколько членов Совета при встрече с Шапюи заметили, что поскольку Карла с Генрихом сейчас не может помирить никакое человеческое посредничество, то Господь, видимо, «отворил двери», чтобы обсудить этот вопрос с Марией.

Шапюи тревожили не только нерешительность лекарей и то, что королевские советники, по-видимому, уже примирились с гибелью Марии. Он боялся, что ее отравят. Все хорошо помнили угрозы Анны, поэтому никто и не хотел вмешиваться. Мария заболела внезапно и тяжело, что могло быть следствием действия яда, который подсыпали в пищу или питье. А тот факт, что у нее не было специального слуги, пробующего пищу, уже давно беспокоил и Екатерину, и Шапюи. Безразличие Генриха к состоянию дочери — Шапюи казалось, что король радуется ее болезни, — со всей определенностью указывало на то, что если он и не участвовал в отравлении сам лично, то, уж во всяком случае, возражений не имел.

И только один человек продолжал надеяться — ее мать. Она писала Шапюи, просила его умолить Генриха, чтобы тот позволил ей ухаживать за дочерью. Екатерина пребывала в Кимболтоне, бывшей резиденции герцога, которая теперь представляла собой.полуразрушенное здание с обветшавшими стенами и поросшим сорняками участком. К тому же Кимболтон считался местом нездоровым, и она сама постоянно недомогала, Генрих же распространил слухи, что его бывшая жена страдает водянкой и постепенно теряет рассудок. Екатерина просила позволить ей лечить Марию «своими собственными руками», говорила, что уложит ее в свою постель и «будет с ней день и ночь». Как и многие придворные, она «сильно сомневалась в случайности болезни дочери» и понимала, что та может не выздороветь. «Если Бог призовет Марию, — писала она, — то пусть она отойдет к нему под моей опекой. Моему сердцу тогда будет спокойнее, ибо сейчас оно пребывает в сильных страданиях».

Генрих принял издевательское решение. Он повелел перевезти дочь в дом, расположенный неподалеку от резиденции Екатерины, но видеться им запретил. Когда Марию начали готовить к переезду, ей неожиданно полегчало, может быть, из-за кровопусканий, которые за это время делали по крайней мере дважды. Небольшим улучшением в состоянии Марии воспользовался аптекарь-испанец Екатерины, который тут же явился со своими микстурами и пилюлями.

Как только Мария смогла взять в руки перо, она тут же послала Шапюи записку, в которой настоятельно просила походатайствовать перед императором, чтобы тот вступился за нее и повлиял на короля. «Если император даст совет Его Величеству, — писала она, — то определенно есть надежда побыть нам с матушкой с приятностью в обществе друг друга, особенно после такой тяжкой болезни, какую я перенесла». Мария ничего не написала о том, как ослабела после болезни, и о враждебном отношении «тюремщиков», но Шапюи передали, что, когда Мария лежала, мучаясь болями, леди Шелтон, обращаясь к придворным, громко (специально, чтобы Мария слышала) говорила, что никак не может дождаться, когда же та наконец умрет. У постели тяжелобольной они спокойно обсуждали, насколько кстати будет ее смерть, потому что избавит их всех от тягостных обязанностей.

Вряд ли подобные разговоры способствовали ее выздоровлению. А причиной болезни, вполне вероятно, могли стать непрерывные угрозы. Дело в том, что всех отказавшихся присягпуть «Акту о наследовании» ждало наказание. В конце 1534 года Марии сказали, что она должна принести присягу, пригрозив, что отправят в Тауэр, если она еще хотя бы раз объявит себя принцессой, а свою мать королевой. Было совершенно ясно, что у Генриха очень серьезные намерения. По его приказу уже заточили в тюрьму нескольких видных противников развода, включая епископа Рочестерского, Джона Фишера, и бывшего лорд-канцлера Томаса Мора, и число узников росло. В январе обстановка обострилась еще сильнее. Лекарь Екатерины предупредил свою госпожу, что Генрих решительно настроен заставить Марию присягнуть новым установлениям и что ее отказ будет означать либо смерть, либо пожизненное заключение. Это предупреждение было передано Марии, а через несколько дней она заболела.