Марина Цветаева

Кроме собственной семьи, у Цветаевой были дальние родственники: семья Мейн — семья ее матери и Иловайские — семья первой жены отца. Хотя Марина не знала своего деда со стороны отца, их часто навещал отец матери, Мейн, со своей второй женой, гувернанткой-швейцаркой, которая помогала ему растить дочь и которую девочки называли «Тьо». Их визиты ассоциировались не только с подарками для всех детей, катаньем и весельем, но с любовью. Марина была уверена, что никто никогда не любил ее так сильно, как дедушка, который любил ее больше, чем Асю. Этой мыслью она убаюкивала себя перед сном каждый вечер. Ей было шесть лет, когда Мейн умер от рака за границей. Она была поражена горем. Тьо жила неподалеку от их летнего дома в Тарусе, и в ее комнате под портретом деда всегда стояли цветы, там были его книги и золотые карманные часы. Его дух продолжал жить.

В противоположность Мейну, Иловайский, отец первой жены Цветаева, дед Валерии и Андрея, был строгим и непривлекательным. Хотя дом Иловайского находился близко к цветаевскому, девочки почти никогда не посещали его. Иловайский, однако, заходил проведать своего внука Андрея, принося ему золотые монетки, которые он клал «прямо в руку, даже как-то мимо руки, — ничего не говоря и даже не глядя — и только в день рождения или на Рождество». Мать выбрасывала монетки и просила гувернантку-немку вымыть ему руки: «Нет чистых денег».

Марина злилась на Иловайского за то, что «он нас вообще никогда ни разу не увидел, то есть лица с именем не связал, а не связал потому, что ему было все равно». Иловайский был дважды женат; Варвара была ребенком от первого брака. Вскоре после смерти первой жены он женился на Александре Александровне Коврайской, красавице на тридцать лет моложе его. Его дом, его брак и его дети — Сергей и Надя, стали центром другого биографического эссе: «Дом у Старого Пимена». Была еще одна дочь — Ольга, которая вышла замуж за еврея и, таким образом, исчезла из дома Иловайских и никогда не входила в мир детства Марины. Надя, почти на восемь лет старше Цветаевой, была для нее олицетворением красоты и романтической любви. «Но мы не были подругами — не из-за разницы в возрасте, […] но из-за моего смущения перед ее красотой, с которым в то время я не могла справиться с помощью моей поэзии. […] Просто мы не были подругами, потому что я любила ее».

Когда Цветаевой было четыре года, она сильно увлеклась Сергеем; позже она поверила в то, что он был первым мужчиной, которого она полюбила. Когда она стала старше, Сергей поощрял чтение ее стихов и никогда не смеялся над ними. «Дорогой Сережа, — писала она спустя годы, — прими мою благодарность за ту большеголовую, стриженую маленькую простушку, из рук которой ты так бережно взял блокнот. Этим жестом — ты отдал ее мне». Этот единственный редкий жест признания, одобрения ее поэтического призвания навсегда останется драгоценным для Цветаевой. Хотя, возможно, это было нечто большее, чем высокая оценка ее стихов. Это было личное вознаграждение для «маленькой простушки» — получить признание того, кого она обожала. Цветаева, которую всегда привлекала красота, не была довольна своей внешностью. Девочкой она всегда старалась похудеть; ей хотелось выглядеть более хорошенькой и романтичной. На фотографиях мы видим круглое лицо, большие глаза, суровый взгляд и редко — улыбку.

Цветаева, в отличие от многих мемуаристов, ясно осознает эмоциональные потери, пережитые ею в детстве, рассказывая о них не только в своих зрелых работах, но и в юношеских письмах и — прибавляя или убавляя некоторую сентиментальность — в своей юношеской поэзии. Но ее ответы на анкету Советской Академии Искусств, присланную ей Пастернаком, весной 1926 года, сосредоточивают в себе наследственную культуру, а не боль и потери.

«Главенствующее влияние — матери (музыка, природа, стихи, Германия, страсть к еврейству. Один против всех. Heroica). Более скрытое, но не менее сильное влияние отца. (Страсть к труду, отсутствие карьеризма, простота, отрешенность.) Слитное влияние отца и матери — спартанство. Два лейтмотива в одном доме: Музыка и Музей. Воздух дома не буржуазный, не интеллигентский — рыцарский. Жизнь на высокий лад».

Глава вторая

ВЗРОСЛЕНИЕ:

РЕАЛЬНОСТЬ И ФАНТАЗИЯ

Между Богом и Чертом не было и малейшей щели — чтобы ввести волю […] и этим предотвратить эту ужасную сращенность.