Марион и косой король

Катерина — прачка с улицы Прачек — вышла из дому. Одной рукой она поддерживала на голове узелок с бельем, другую уперла в бок и пошла, не обращая внимания на задиравших ее встречных студентов. Дойдя до жилища своего заказчика, она толкнула ногой незапертую дверь, поднялась по шаткой лестнице и вошла в комнату.

Пять или шесть студентов сидели там кто на колченогой табуретке, кто на подоконнике, на непрочной, как паутина, кровати. При виде Катерины они залаяли и замяукали, но она, ничуть не смутясь, проговорила:

— Я принесла рубашки.

— Эй, Франсуа, сколько же у тебя рубашек? — спросил косоглазый тощий студент.

— Две в стирке, третья на мне, — с гордостью ответил хозяин комнаты.

— Отдай мне одну. Уж не помню, когда пришлось мне облачиться в чистую рубаху, — сказал косоглазый.

— Ну уж нет! — крикнула Катерина. — Ни одной рубашки я вам не отдам, пока не заплатите за мой труд. И прошлый раз я стирала в долг, а больше не согласпа. И не уйду, пока не увижу моих денежек.

С этими словами она положила узелок на пол и села на него.

— Придется тебе сидеть, пока не состаришься, — сказал один из студентов.

А хозяин комнаты и рубашек принялся уговаривать:

— Ну какая же ты упрямая! Ты знаешь, который час? Вот скоро погасят огни, и, когда пойдешь в темноте домой, наткнешься на ночной дозор, и тебя заберут.

— Не уйду, — сказала Катерина.

В это время ударил колокол Сорбонны.

— Дождалась, дура, — лениво сказал косоглазый. — Вот возьмем тебя за шиворот и выкинем в окно.

Катерина не ответила, и несколько времени все сидели молча. Вдруг студент, сидевший на подоконнике, воскликнул:

— Смотрите-ка, луна вышла из-за туч. Полная луна, и светло как днем. Не пойти ли нам прогуляться в город и попугать толстопузых лавочников?

— Идем, идем! — закричали все.

А хозяин комнаты предложил:

— Идем с нами, Катерина. Что тебе сидеть здесь одной?

Катерина молча встала, подняла свой узел, положила его себе на голову и вместе со всеми вышла на улицу.

Желтые огоньки в окнах погасли, но луна посеребрила влажные булыжники мостовой и резко выделила черные тени домов. То ясно освещенные лунным светом, то исчезающие во мраке, проходили мимо них запоздавшие прохожие. Но на площади Мобер встретилась им знакомая компания.

— Вы куда?

— Пугать толстопузых лавочников.

— И мы с вами!

Через мост мимо Малого Шатлэ, со стенами такими толстыми, что по ним может проехать повозка. Малое Шатлэ — настоящая мышеловка.

— Я слышал, что там есть двойная винтовая лестница, так хитро устроенная, что те, кто поднимается по одной из них, не видят тех, кто спускается по другой.

— Нам бы такую, скрываться от заимодавцев!

— От меня не скроешься, — сердито говорит Ка терина и крепче придерживает свой узелок.

Ей отвечают смехом.

Теперь они идут по старому городу мимо длинного угрюмого здания Отель-дье. Темно, тихо.

Зловонный ветер дует с востока, с пригорка Ханжей, городской свалки за собором Парижской богоматери. Франсуа, владелец трех рубашек, зажимает нос, и снова все смеются. Останавливаются на площади перед собором.

— Смотри, Катерина, ты нас не ставишь ни в грош, а вот видишь, даже на портале собора изображена наша мудрость.

— И вечно вы врете. Это статуи святых мучениц.

— Какая же ты дура! Это мы мученики, что приходится нам преодолеть семь свободных искусств, семь наук, пока достигнем мы благополучия. Смотри: эта старая женщина с розгой — это Грамматика. Сколько розог переломали учителя о наш зад! А это вот Риторика с книгой стихов.

— Ну уж ваши стихи! Одно сквернословие.

— Много ты понимаешь! Смотри: это Арифметика считает по пальцам.

— По пальцам и я могу.

— О замолчи, презренная! Не хочешь смотреть, пойдем дальше.

Возле моста Собора Богоматери студенты останавливаются и совещаются.

— Не лучше ли пройти набережной, а потом через Большой мост и мимо Бойни сразу выйдем на Большую улицу Сен-Дени, чем бродить по закоулкам, где ничего веселого нету?

— Около Бойни сторожит дозор лавочников и помешает нам пробраться в город.

— Разве нет у нас крепких кулаков? Разве нет кинжалов за поясом?

— Идем напугаем толстопузых!

— Идем!

На углу Большого моста четырехугольная башня дворца Палэ с часами, единственными во всем Париже, и время на них близится к полночи.

Тихо. Только слышен плеск воды в реке и топот шагов по мосту. Фонарь, подвешенный к изображению богоматери у ворот Большого Шатлэ, в двух шагах от Старой бойни, багровым светом освещает ватагу студентов, выходящих из-под длинного свода, и дозор благоразумно отступает в сторону, в тень стены.

Большая улица Сен-Дени. Горожане спят за запертыми дверями, за закрытыми ставнями в своих высоких кроватях, на пышных соломенных тюфяках. Под навесами домов, на пустых прилавках, на каменных ступенях спят бедняки. Ни одного прохожего.

Студенты опять останавливаются. Пугать некого, драться не с кем. Не возвращаться же домой, не повеселившись.