Марк Аврелий и конец античного мира

Во времена Марка Аврелия успели уже далеко отойти от первобытного христианского собрания, в продолжение которого два или три пророка, часто женщины, впадали в экстаз, говорили все вместе, а после приступа спрашивали друг у друга, какие чудеса они наговорили. Подобные сцены происходили еще только у монтанистов. В огромном большинстве церквей, старейшины и епископ председательствуют в собрании, назначают чтения, говорят одни. Женщины сидят отдельно, безмолвные, под покрывалами. Везде порядок, благодаря значительному числу второстепенных служащих, исполняющих определенные обязанности. Мало-помалу сидения епископа и пресвитеров образуют центральный полукруг, хоры. Евхаристия требует стола, перед которым совершающий богослужение произносить молитвы и таинственные слова. Вскоре устраивают амвон для чтений и проповедей, затем разделительную ограду, между пресвитерием и остальной частью помещения. Два воспоминания преобладают в этом зарождении христианской архитектуры: во-первых, неясная память о иерусалимском храме, часть которого была доступна одним левитам; и во-вторых, мысль о великой божественной литургии, которой начинается Апокалипсис. Эта книга имела на литургию первостепенное влияние.

Захотели повторить на земле то, что двадцать четыре старца и зверообразные певцы совершают перед престолом Божиим: так что церковное служение было скопировано с небесного. Употребление фимиама, без сомнения, было заимствовано оттуда же. Лампы и свечи употреблялись в особенности при погребениях.

Великое литургическое воскресное действие было мастерским произведением мистики и понимания народных чувств. Это уже была обедня, но обедня полная, а не приплюснутая и, смею сказать, раздавленная месса наших дней. Это была обедня живая во всех своих частях, при сохранении каждой частью первоначального значения, которое ей суждено было впоследствии так странно потерять. Эта смесь, искусно составленная из псалмов, пения, молитв, чтений, исповедания веры, этот священный обмен слов между епископом и народом подготовляли души к тому, чтобы думать и чувствовать согласно. Поучение епископа, чтение писем сторонних, епископов или преследуемых церквей придавали жизнь и современность мирному собранию. Затем наступало торжественное предисловие к таинству, предупреждение, сделанное с подобающей важностью, призыв душ к сосредоточению; потом самое таинство, канон таинства, молитвы еще более священные, чем предществовавшие, наконец, акт высшего братства, причастие от того же хлеба и той же чаши. Торжественное молчание парит в это время над церковью. Затем, когда таинство совершилось, жизнь возрождается, пение раздается снова, выражения благодарности умножаются, длинная молитва обнимает все составные части и церкви, все положения человечества, все установленные власти. Потом председательствующий, обменявшись с верующими благочестивыми пожеланиями, распускает собрание обычной формулой, заканчивающей судебные заседания, и братья расстаются, благочестиво настроенные на несколько дней.

Это воскресное собрание было в известной мере узлом всей христианской жизни. Этот священный хлеб был всемирной связью церкви Иисусовой. Его посылали отсутствующим на дом, исповедникам в темницы, и от одной церкви к другой, в особенности во время, ближайшее к Пасхе; давали его детям; это был высший знак общения и братства. Агапа или совместная вечерняя трапеза, первоначально не отличавшаяся от тайной вечери, теперь отделялась от нее все более и более и вырождалась в злоупотребление. А Вечеря, напротив, становилась по существу утренней службой. Раздача хлеба и вина производилась старейшинами и диаконами. Верующие принимали их стоя. В некоторых странах, в особенности в Африке, на основании слов молитвы: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь», полагали, что следует причащаться каждый день. Для этого в воскресенье уносили домой кусок благословенного хлеба и съедали его в семье, после утренней молитвы.

В подражание языческим таинствам, нашли удобным совершать этот высший обряд в глубокой тайне. Были приняты меры, чтобы во время священнодействия присутствовали одни посвященные. Это была почти единственная ошибка, сделанная возникающей церковью; она искала тени, вследствие чего вообразили, что тень ей необходима; а это, в связи со многими другими признаками, дало повод к обвинению в колдовстве. Священный поцелуй также был большим источником благочестия и опасности. Мудрые наставники советовали не вздваивать его, если он доставлял удовольствие, не возобновлять его вторично, не раскрывать губ. Впрочем, вскоре устранили опасность, введя в церкви разделение полов.