Маркиз де Карабас

— Два, — сосчитал Морле, отводя рапиру. — А теперь в терцию, и три.

И снова острия трезубца ранили плоть мастера. Но душу его куда более жестоко ранили слова Морле:

— Мне говорили, что вы учитель фехтования, тогда как вы всего-навсего tirailleur de regiment [(Зд.) полковой забияка (фр.)]. Пора кончать. Что вам более по вкусу? Скажем, снова четвертая позиция?

Морле сделал еще один выпад из нижней позиции, и пока Реда вялым движением попытался парировать его, острие рапиры молодого человека, сверкнув, коснулось его груди.

— Так-то!

Когда четвертый удар достиг цели, удар такой силы, что рапира Кантэна изогнулась дугой, вмешались секунданты. Позорное поражение Реда было полным, и от тех самых зрителей, которые пришли осмеять Морле, он получил овацию, вполне заслуженную этим последним доказательством своего исключительного мастерства.

Сорвав маску с посеревшего лица, Реда в ярости метнулся в сторону зрителей; по его бурно вздымавшейся груди стекала кровь.

— Ah, ca! [Надо же! (Фр.)]

Вот как! Вы аплодируете ему?! Да вы просто не понимаете всю низость его приемов! — Его душило негодование. — Это был вовсе не бой. У него более молодое сердце и легкие. И этим он воспользовался. Вы даже не видели, что он не смел атаковать, пока я не устал. Если бы этот трус вел честную игру — quel lachete! [Какая подлость! (Фр.)] — вы бы увидели другой конец.

— Как и в том случае, — вмешался Анджело, — если бы вы сражались языком или пером. Этим оружием, Реда, вы и впрямь владеете мастерски. Что же касается фехтования, то господин де Морле сейчас доказал, что вполне может давать вам уроки.

Ближайшие события не замедлили подтвердить, что Анджело высказал всеобщее мнение, поскольку после этого поединка у Реда почти не осталось учеников. Те кто явился поиздеваться над Морле, первыми пришли в его школу; вся эта история наделала столько шума и так быстро разнесла во все концы города славу нового учителя фехтования, что его академия оказалась переполненной буквально с первого часа своего существования.

Столь неожиданно обрушившееся на Морле процветание заставило его нанять нескольких помощников, вполне оправдывало переселение в красивый дом на Брутон-стрит и позволило ему обеспечить спокойную, безбедную жизнь матери на склоне ее дней.

Благодаря августейшему покровительству [Благодаря августейшему покровительству... — т. е. покровительству членов королевской семьи], «Академия Морле» за четыре года приобрела широкую известность не только как школа фехтования, но и как излюбленное место отдыха.

Длинный, простой до аскетизма salle d'armes [Фехтовальный зал (фр.)] на первом этаже; на втором — галерея и смежные с ней элегантно обставленные комнаты, а в хорошую погоду и небольшой сад, в котором Морле выращивал свои розы, всегда были полны отнюдь не только фехтовальщиками. Превращением в модное место встреч академия была обязана прежде всего постоянно возраставшему притоку в Лондон эмигрантов из Франции. Возможно, начало этому положило то обстоятельство, что на самого господина де Морле смотрели как на одного из тех, кто бежал ужасов революции и использует отпущенные природой дарования, чтобы заработать на жизнь. Но заблуждение рассеялось, а тем временем за прославленной школой фехтования утвердилась репутация одного из самых приятных мест для встреч эмигрантов, где, помимо всего прочего, изгнанные с родины аристократы могли не беспокоиться о тратах из своего и без того досадно тощего кошелька.

Морле ободрял их приветливостью, свойственной его легкому, общительному характеру. Он вырос в Англии и по своим вкусам и склонностям был истинным англичанином, однако его французская кровь пробуждала в нем естественную симпатию к соотечественникам. Он радушно принимал их в своем прекрасно оборудованном заведении, всячески поощрял и почаще наведываться к нему и от своих щедрот — считалось, что его школа приносит до трех тысяч фунтов годового дохода, а во времена Георга III [Георг III (1738-1820) — английский король с 1760 г. Георг III участвовал в организации антифранцузской коалиции] это и впрямь было настоящим богатством, — оказывал им гостеприимство и в те жестокие, темные для французского дворянства дни, помогал в финансовых затруднениях многим эмигрантам.

Глава II

МАДЕМУАЗЕЛЬ ДЕ ШЕНЬЕР

Как я уже говорил, именно встреча с мадемуазель де Шеньер пробудила в душе Морле честолюбие — точнее, недовольство жребием, который до сей поры удовлетворял его, и желание занять в жизни более высокое положение.