Маркиз де Карабас

Этьена де Шеньера перевели из тюрьмы в частную лечебницу для душевнобольных доктора Бизара, где он повстречал других пациентов, которые прибегли к аналогичному способу продлить свои дни. Им приходилось щедро платить за эту привилегию. Доктор был непомерно требователен: он и дня не продержал бы пациента, просрочившего уплату. Лафон продолжал вносить деньги за своего господина, беря их из доходов с земель; по закону на них нельзя было наложить арест до тех пор, пока маркиз не предстанет перед судом и не будет осужден.

Так и не признанный виновным, он, в конце концов, умер в доме на Рю дю Бак, сохранив свои имения. Они должны были перейти к его наследнику при условии, что наследником этим является Кантэн. Дело в том, что все французы, живущие теперь за пределами Франции, считались эмигрантами и были объявлены вне закона, но один из статутов Конвента[50], полностью приведенный в письме Ледигьера, делал исключение в пользу тех, кто выехал за границу до 1789 года[51]и зарабатывает на жизнь каким-либо ремеслом. По этому статуту для возвращения на родину Кантэну давался срок, равный шести месяцам со дня смерти его заново обретенного брата. Но если он пренебрежет распоряжением Конвента и возвратится позднее означенного срока, то будет судим как эмигрант и подвергнется предусмотренному для таковых наказанию.

Последнюю подробность из послания гражданина Ледигьера господин де Морле выслушал с улыбкой.

– Тогда как, если я вернусь заявить о своих правах на наследство, я просто-напросто окажусь в положении покойного маркиза. Меня арестуют по подозрению в переписке с моими родственниками-эмигрантами и, если я не раздобуду бумагу, удостоверяющую мое безумие и не поселюсь у доктора Бизара, судят и пошлют на гильотину. Клянусь честью, завидное наследство, мистер Шарп. Меня следует поздравить.

– Но, дорогой сэр, речь идет об огромном состоянии. Гражданин Ледигьер пишет, что в вашем положении риск совершенно ничтожен.

– И тем не менее, он есть. – Кантэн встал. – Вы, конечно, понимаете, сэр, что все это меня немного смущает. Мне надо подумать, собраться с мыслями. Я дам вам знать. Но, видимо, я все же предпочту, чтобы голова в шляпе была у меня на плечах, а не валялась в корзине Сансона[52], украшенная короной пэра Франции.

Глава V

ПРИЗНАНИЕ

Гнилое семейство, сказал герцог де Лионн. Какое отношение имеет эта гниль к окутывающей его тайне? – размышлял Морле. Как связана с приходом в его академию братьев де Шеньер? После их визита прошло десять дней, но братья больше так и не появились на Брутон-стрит. Шевалье де Сен-Жиль был ближайшим наследником титула маркиза де Шавере, который Морле получил столь неожиданно для себя. Появление нового претендента грозило потерей доходов с имений Шавере, на которые, по словам герцога де Лионна, жили де Шеньеры. Итак, подозрения О’Келли при всей их фантастичности обретали реальный смысл. Возможно, шевалье, уже извещенный о смерти Этьена де Шеньера, пожелал испытать силу Морле, имея в виду завязать с ним ссору и отделаться от него законным путем.

Морле, проклиная титул маркиза де Шавере, проклинал наследство, которое пробудило в нем недостойные мысли, омрачавшие столь высоко ценимый им душевный покой.

К тому времени Морле успел получить исчерпывающую информацию о семье, главою которой он стал. Его отец, Бертран де Морле де Шеньер, сочетался вторым браком с восемнадцатилетней девушкой – его матерью. Единственный брат Бертрана Гастон имел троих детей. У старшего из них, также носившего имя Гастон де Шеньер, родился Арман, нынешний шевалье де Сен-Жиль, и его брат Констан. Жермена была единственным ребенком второго сына, Клода де Шеньера, который, женившись, получил в приданое сопредельное с его землями обширное поместье Гранд Шэн, переходившее по наследству к его дочери. Таким образом, она была двоюродной сестрой шевалье и Констана, а сам Кантэн был двоюродным дядей всех троих. Ему следовало строить свое отношение к ним в зависимости от того, знают ли они об этом родстве. И пока это не выяснится, отбросить ненавистные для него подозрения, что если братьям было все известно и они поделились новостью с Жерменой, то она оставила его в неведении, желая помочь своим кузенам в достижении их коварной цели.

Кантэн надеялся, что обстоятельства помогут ему узнать истину. Он решил держать свое открытие в тайне и жить так, словно ничего не случилось.

Как-то утром, в перерыве между уроками, он по обыкновению вышел в приемную поприветствовать собравшееся там общество и к немалому своему удивлению услышал голос мадемуазель де Шеньер. Он поспешил подойти к девушке.

– Какая честь для моего дома, мадемуазель!

Она сделала реверанс.

– Рано или поздно, но мне непременно пришлось бы воздать должное вашей славе. Я крайне обязана госпоже де Лианкур.

– Вы имеете в виду, что это я ей крайне обязан, – Кантэн не сводил с се лица серьезного, внимательного взгляда.

В эту минуту к ним подошла миниатюрная герцогиня в сопровождении Белланже.