Маркиз де Кюстин и его «Россия в 1839 году»

Французское общественное мнение довольно спокойно принимало перспективу войны с Россией. В 1854 г. влиятельный журналист Леон Фоше50 с цифрами показал, что Россия неспособна выдержать более двух военных кампаний из-за одного только плохого состояния ее финансов. Поэтому невысказанное, но жгучее желание взять реванш у победителя 1812 г. соединялось с уверенностью, что прежний триумфатор не сможет бесконечно противостоять двум великим державам, обладающим значительно большими экономическими и финансовыми ресурсами. Наполеон III расчетливо избрал в качестве главного врага того, кто вызывал вражду демократов, недовольство католиков, неблагодарность благонамеренных и желание реванша со стороны вообще всех французов. В этом смысле можно согласиться с Е.В.Тарле, что такая война была популярна. Абсурдная по своему смыслу и ничтожная по конкретным результатам, она на какой-то момент объединила общество вокруг императора французов и явилась в конечном итоге неким актом изгнания нечистой силы. В 1856 г. после преодоления значительно большего сопротивления, чем предполагалось, Франция избавилась наконец от страха перед Россией, давившим на нее в 1831— 1851 гг. Теперь открывался новый путь для русско- французских отношений: углублялись интеллектуальные связи, и не будь несчастных польских событий 1863 г.51, Наполеон III смог бы на целые четверть века раньше заключить драгоценнейший для французов союз на Европейском континенте52.

С другой стороны, можем ли мы считать, что в это время ближе узнали русскую культуру? Исчерпывающий ответ тем более неясен, что трудно определимо само понятие культуры. Если по отношению к личным контактам, впечатлениям от поездок, различным учреждениям и различным слоям общества баланс в целом, несмотря на множество пробелов и ошибок, представляется положительным, этого нельзя сказать о духовной жизни. В особенности непонятыми и даже искаженными остаются религия и история — чрезвычайно важные сферы, когда речь идет о стране с совершенно иными духовными традициями и другим прошлым. Судя по всему, наименее пострадала здесь литература, но заметно, что французов интересовали лишь те произведения и жанры, которые несут на себе самую поверхностную экзотику: Крылов, рассказы о Сибири, Кавказе и казаках. Наиболее значительные пробелы, почти полное неведение, относятся к проблемам, волновавшим русскую интеллигенцию: критика Белинского, споры вокруг естественных наук, оценка русского прошлого в противостоянии западников и славянофилов, православно-националистические взгляды Хомякова и Самарина, короче говоря, все то, что составляло идеологический фон русского общества сороковых годов. Этим объясняются взаимные упреки: в 1847 г. Герцен возмущен узким политиканством французских республиканцев и таких его друзей, как Сазонов и Бакунин, а Мишле пренебрежительно отметает «так называемую русскую литературу», в которой видит литтть бесплодное подражание Западу. И тем не менее, отдельные озарения пробиваются сквозь этот мрак. Хотя и нельзя утверждать, что французы действительно поняли и оценили во всей полноте русский гений, они все-таки хотя бы отчасти угадали его, а некоторые из них даже насладились этими новыми для Запада плодами.

ПРИМЕЧАНИЯ3

ПРЕДИСЛОВИЕ

В

1845 г. приехавший в Неаполь Николай I рассказывал кавалеру де Кюсси о де Кюстине: «Да, в Петербург он явился с незавидной репутацией, а рекомендательные письма были у него от довольно сомнительных особ. Тем не менее, я не мог выказать неуважения ни к рекомендациям, ни к тем, кому они были адресованы. Я принял его, хотя, признаться, и с некоторой неприязнью, но нимало сего не выказал а, напротив, был весьма хорош с ним. Вам известно, как он отблагодарил меня».

(Chevalier de Cussy

. Souvenirs. Paris, 1909. Т. 2. P.

239).

Николаевская эпоха. Воспоминания французского путешественника маркиза де Кюстина. М., 1910.

Николаевская Россия. М., 1930.