Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск 1.

Еще хуже было то, что он никак не принимал во внимание, – то новое, что Плеханов также стал игнорировать и мнение европейских социалистов. В октябре 1906 года он разослал циркуляр определенному числу социалистических лидеров Европы, чтобы узнать их мнение об «общем характере русской революции», в котором спрашивал, была ли это «революция буржуазная или социалистическая». Только один из девяти ответивших на письмо (это был Федор Ротштейн, русский эмигрант, живший в Лондоне) сообщил, что он был, как и Плеханов, «глубоко убежден», что Россия находилась накануне «революции буржуазной, а не социалистической». Поль Лафарг и Энрико Ферри считали, что будет иметь место кратковременная буржуазная революция с «сильными тенденциями к социализму». Каутский, Гарри Квелч, Эдуард Мило, Турати и Вандервельде полагали, что русская революция будет не буржуазной, но еще и не социалистической, а чем-то средним, в то время как Вайян предсказывал социальную революцию во главе с передовой социалистической партией [89].

Плеханов был глубоко уязвлен, когда на страницах «Нойе цайт» Каутский опубликовал пространный ответ, в котором постулировал союз пролетариев и крестьянства с целью свержения царского режима и открыто поддерживал революционную гипотезу Ленина. Его замешательство еще более возросло, когда большевики «ухватились за фалды Каутского» и тут же опубликовали русский перевод этой брошюры с предисловием Ленина [90].

Таким образом, теоретическое руководство Плеханова в русском марксизме подошло к концу. Если меньшевики дополняли его теорию буржуазной революции своей концепцией «органов революционного самоуправления» [91], а Каутский отвергал ее, определяя как «старый шаблон» [92], то Ленин, отдавая должное теоретическим работам Плеханова и его «критике народников и оппортунистов», называя их «прочным приобретением с.-д. всей России», осуждал его роль и деятельность в качестве «политического вождя русских с.-д. в буржуазной российской революции» и считал, что как таковой он «оказался ниже всякой критики». По его мнению, «он проявил в этой области такой оппортунизм, который повредил русским с.-д. рабочим во сто раз больше, чем оппортунизм Бернштейна – немецким» [93].

В то время как Плеханов защищал свою революционную стратегию в качестве марксистской теории, его марксистская философия становилась все более жесткой и связывающей. Встревоженный распространением эмпириомонизма среди русских социал-демократов, а возможно, в ответ на вызов некоего Ермилы, рабочего социал-демократа, который в конце 1907 года из харьковской тюрьмы просил его высказаться «определенно, ясно, законченно» о его марксистском мировоззрении вместо «массы блесток, разбросанных там и сям, смотря по надобности в них во время полемики» [94], Плеханов в 1908 году, возможно, впервые неполемически изложил свое понимание марксизма. Его статья «Двадцатилетие смерти Маркса» и небольшая книга «Основные вопросы марксизма» были опубликованы в том же году [95]. В них марксизм предстает как «цельное и стройное материалистическое мировоззрение», имеющее своим предметом историю и природу, в котором «каждая из его сторон самым тесным образом связана со всеми остальными», так что «нельзя безнаказанно удалить из него одну из них и заменить ее совокупностью взглядов, произвольно вырванных из другого миросозерцания» [96].

Что же касается основной проблемы исторического материализма, иначе говоря, соотношения базиса и надстройки, то Плеханов был уверен, что он может свести «взгляд Маркса – Энгельса» к следующей схеме:

«1) состояние производительных сил; 2) обусловленные ими экономические отношения; 3) социально-политический строй, выросший на данной экономической „основе“; 4) определяемая частью непосредственно экономикой и частью всем выросшим на ней социально-политическим строем психика общественного человека; 5) различные идеологии, отражающие в себе свойства этой психики».

Это была «монистическая» формула, целиком проникнутая материализмом и достаточно широкая, чтобы объять «все формы исторического развития» [97].

Плеханов, естественно, был уверен, что никому из русских социал-демократов не удастся поставить под вопрос хоть один из компонентов его марксистской концепции и что никто и не будет пытаться осовременить ее или же ввести в нее новые элементы. С тем же ортодоксальным рвением, с которым он когда-то выступал против ревизионистов, легальных марксистов и экономистов, теперь он обрушился на всех, кто «вносит в марксизм элементы ереси», будь то меньшевики или большевики, роли не играет. Однажды он сказал Федору Дану, что «гетеродокс из лагеря большевиков для меня ничем не хуже гетеродокса из лагеря меньшевиков» [98].