Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск второй

В то же время в немецкой партии, руководство которой переходит на оборонительные позиции, наблюдается определенный спад. Это уже не первый случай. То же самое наблюдалось и в момент ревизионистского кризиса. Но между 1899 и 1904 годами теоретические вопросы, поднятые Бернштейном, вызвали целый поток откликов не только ортодоксальных марксистов, но и тех, кто, как Жорес, усвоил лишь основы Марксовой мысли[1063], и немецкая социал-демократия после Дрезденского съезда в 1903 году вновь получила преимущественное право на наследие Маркса и Энгельса. Совсем другой была обстановка в 1907 году. В результате выборов и под ударами национализма партия потеряла значительное число мест, предоставив, таким образом, течению, во главе которого стояли Георг Фольмар и Густав Носке, аргументы в пользу проправительственного понимания национальной обороны и в пользу некоего Кальвера, который в ходе марокканского кризиса защищал скорее антифранцузские, чем интернационалистские, позиции

[1064]. И все это задевало интересы той самой партии, чей прочный союз с профсоюзами после Мангеймского съезда 1906 года усилил тенденции к политической пассивности, увриеризму, к недооценке новой обстановки, возникшей в ходе развития империализма.

Из-за вполне понятной реакции на официальную позицию Коммунистического Интернационала, который долгое время переоценивал влияние Ленина во II Интернационале и предварял его разрыв с Каутским, в той же степени в общем были недооценены и выводы, которые русские и польские левые марксисты – от Ленина до Мартова и Розы Люксембург – сделали из русско-японской войны: военное поражение царизма открыло двери революции в России и Польше. Для русских и польских социал-демократов зависимость между войной и революцией потеряла абстрактный характер, который все еще чувствовался в выступлениях немецких и французских деятелей[1065]

. «Капитуляция Порт-Артура есть пролог капитуляции царизма», – заявил Ленин задолго до «кровавого воскресенья» в Петербурге[1066], и события 1905 года подтвердили справедливость этих слов.

В этом и состоит суть дискуссии, развернувшейся в Штутгарте. Здесь выделяются три позиции, однако нельзя быть уверенным в целостности каждой из них. Наступление начали французы[1067]. Они весьма энергично отстаивали специфический характер вновь возникшей опасности войны. Об этом говорили Жорес и Вайян, а также Гюстав Эрве. Именно их голоса обеспечили резолюции Вайяна большинство на решающем съезде в Нанси. Отрицая перманентный характер международной обстановки, большинство членов СФИО приписывали себе заслугу пацифизма широких слоев трудящихся и крестьянства, провозглашая собственную способность находить политические ответы на проблемы, возникшие в результате международных конфликтов. Основная ответственность, которую несет капитализм, даже не дискутировалась. «Теперь, когда образовались великие народы Европы, не может быть иных войн, кроме капиталистических», – заявляет Жорес в Штутгарте[1068]

. Но «капитализм – это не бог, замкнувшийся в своем святилище», и его можно поразить «во всех его проявлениях». Таким образом, антивоенная борьба не является отвлекающим маневром. В этом вопросе Вандервельде и Андреа Коста, Карл Либинехт[1069] и Анри де Ман более или менее явно поддерживали Жореса. Конечно, тут не обошлось и без расхождений. В теоретическом плане Гюстав Эрве основывался на отрицании понятия родины при капитализме, тогда как Жорес, всегда критически настроенный против «антинациональных» утверждений «Манифеста», считал, что кажущийся кризис идеи родины – просто кризис роста. Что же касается средств для защиты мира, то Эрве вновь призвал к антивоенной забастовке, к чему без особого успеха в свое время – в 1891 году – призывал Ньювенгейс. Вайян и Жорес предлагали использовать «все средства»: от парламентских выступлений до уличной агитации, от народных манифестаций до всеобщей рабочей забастовки и восстания, все средства граждан и пролетариев. В отличие от Эрве тут была цель, скорее, не «навязывать свои условия друзьям-социалистам»[1070], то есть немецким социалистам, а достичь в рамках конгресса общих правил действий, «хорошо обдуманных и принятых всеми». Однако по основным позициям (осознание опасности, стремление бороться против нее и надежда на победу) большинство членов СФИО, пользовавшееся немалой поддержкой других сторон, выступило единым блоком.