Мармотка

Те, у кого уцелели в боях руки и ноги, вздумали было протестовать. Среди них у Забора Иваныча было несколько близких товарищей. И вот товарищей у него больше нет: их замучили в тюрьмах.

— Я есть повар. Я много работаль в ошень богат и замечательны ресторан. Они судили, мучили товарища, потом кюшали сладки, жирны пирог. Это — генерал, буржуа, судья. Все продаваль свои совесть! Богач немец — это первый подлец. Я сказаль! Россия делаль революций. Германия будет, тож... Будет... тут опять чисты лес, рек красота...

— Но по вашей профессии вам надо жить в городе... В Москве есть фабрики–кухни. Там больше нужны ваше искусство и знания. — И в шутку прибавила: — Мармотка поехал бы с вами.

При этих словах Тумба за стойкой крякнул, а Забор Иваныч сердито швырнул на поднос ножи, вилки и ушел.

Столовую заполняли гости. Мармотка по–хозяйски обходил столики. Он ласкался к посетителям и собирал с них обильную дань. Особенно ласково и даже подобострастно встретил он уже знакомого мне по рассказам Забора Иваныча пасечника с пегой бородой Аксена Капитоныча.

— Почтение! — сказал бородач. — Ну, как живешь, Забор Иваныч? Воюешь? Когда в Москву соберешься, а? Все с этой скотинкой своей никак не расстанешься?.. Погоди — вот хлопну его из поганого ружья и руки всем развяжу, — пробурчал он про себя и с неожиданным озлоблением покосился в Мармоткину сторону.

Я давно уже кончила есть. Но мне не хотелось уходить из столовой. Сурок приютился возле меня. Он положил голову мне на колени. Я гладила его, и он вежливо блестел черными глазами.

Вдруг дверь с шумом распахнулась. В комнату, гремя сапогами, ввалился долговязый заспанный парень. Огромные кулаки висели у него почти до колен.

— Водки и закусить! — прохрипел он буфетчику.

В эту минуту я почувствовала — к моему колену тесно прижалось что–то мягкое, и услышала, как под мохнатой шубой сильно забилось чье–то сердце. Глянула под стол и увидела, что сурок страшно таращит глаза и, словно ожидая удара, испуганно втягивает голову в плечи.

Парень шагнул к столикам.

«Вжиг!» — охрипнув от страха, крикнул Мармотка. Он кинулся в кухню. По дороге он налетел на табуретку, опрокинул ее и совсем задохнулся.

Долговязый грубо захохотал и поддал ногой упавшую табуретку.

Тут из кухни выбежал Забор Иваныч. Я не узнала кроткого старичка, он был в бешенстве.

— Опять ти?! — закричал он на парня и с размаху вцепился ему в куртку.

Все кинулись их разнимать. Двое ухватили долговязого за руки. Остальные столпились вокруг и кричали ему в уши:

— Забор ошибся! Слышь ты, Акентий? Он думал, что это ты швырнул скамейкой в Мармотку.

— Погоди ты у меня, тухлая сосиска! Я–те научу на людей с кулаками бросаться. Ты у меня, брат, накланяешься. Где сурок? — Парень выругался. — Подавай его мне сию минуту! — Опять ругань. — Где мой сурок, спрашиваю?

Долговязый стряхнул с себя чужие руки, вытащил из–под буфетного прилавка мешок и побежал на кухню.

— Послюшь, Кеша, — остановил его Забор Иваныч. — Ти немножко пил. Ну, и я... я тоже ошень виноват. Прошу извиненья. Пойди, пошалюйста, спи. Мы говорим лютша завтра. А?

— Прочь с дороги, свинина! — заревел долговязый. — Не желаю я никаких разговоров. Где сурок?

Парень тыкался во все кухонные углы. Залезал под стол, отодвигал мусорные ящики.

Я взглянула на Забора Иваныча. Лицо у старика кривилось, словно от боли.

— Где сурок?! — продолжал орать парень. Он обшарил все закоулки, трахнул кухонной дверью и выскочил на улицу.

Ну и дела!

Я обернулась к Аксену Капитонычу. Он, по моим наблюдениям, во всем должен был сочувствовать Забору Иванычу, Но, представьте, вместо сочувствия, он во время драки потихоньку куда–то убрался. Ни за столиками, ни вообще в помещении столовой его и не оказалось.

Я засиделась у Забора Иваныча. Старик был, видимо, очень расстроен стычкой с Акентием, но старался этого не показать.

Когда все ушли, мы составили столики, убрали посуду, навели чистоту в кухне. Забор Иваныч вскипятил самовар и радушно угощал меня моченой брусникой и медовым черничным вареньем.

Перед уходом я заглянула наверх, в комнату Забора Иваныча. В ней были только кровать, белый некрашеный стол и старинный кожаный кофр–сундук. Но удивительная опрятность придавала комнате вид необычайно достойный.

Над столом висели три карточки.

— Это ваши родные? — спросила я не вглядевшись.

— Родные.

Я подошла ближе. На одной фотографии щупленький мальчик с бубном обнимал сидящего у него на коленях сурка. Вторая фотография изображала молодого человека в светлом костюме и мягкой шляпе. У него на ладони сидел осанистый сизый голубь. Молодой человек смотрел на голубя и смеялся. Третья фотография была сделана уже тут, в Важаихе, — Забор Иваныч в поварском балахоне и бескозырке сидел на бревнах возле «Аппетита». У ног его вытянулся столбиком Мармотка.

— Этот, первый, тоже звать Мармотка, — глядя на первую фотографию, тихо сказал Забор Иваныч.