Маршал Блюхер

«А вот благодарить‑то и не за что. От меня‑то не дождется», — зло усмехнулся Блюхер, прислушиваясь к легкому металлическому позваниванию, словно трясли разменную мелочь.

В узком проходе показались «их величество» и свита. Царь шел впереди. Ничего царственного, величественного в его облике Блюхер не обнаружил. Рыжеватый, красноносый, с опухшими тяжелыми веками. И наряд какой‑то странный, нелепый: солдатская гимнастерка, суконные шаровары и хромовые ярко надраенные сапоги. На груди сиротливо болтается Георгиевский крестик. Тоже вояка! За царем шел кто‑то длинный, лысый и на вытянутых руках нес открытую обшитую атласом коробку. Не оборачиваясь, царь опускал руку в коробку, вытаскивал медаль или крест и клал на подушку, рядом с лицом раненого. Движения были усталыми, равнодушными. И только на минуту лицо царя резко изменилось. Лечащий врач громко объявил: «Рядовой Иван Савельев». Раненый изо всех сил оперся ладонями на край койки, сел, хотел что‑то сказать, но густая темная кровь хлынула горлом и окропила протянутую руку царя. Он быстро отдернул ее и брезгливо вытер о белую простыню. Ладони Ивана Савельева соскользнули с кровати, и он тяжело опрокинулся навзничь.

Лечащий врач подозвал сестру Карташеву:

— Немедленно вызовите санитаров и вынесите. Как нехорошо получилось!

Василий Блюхер заметил — лицо царя перекосилось от ужаса. Теперь он не брал, а хватал и торопливо раскладывал на подушки кресты и медали. Словно они были горячими и жгли пальцы. И, закончив обход, царь Николай неловко повернулся и поспешил к выходу.

В дверях он столкнулся с бегущими санитарами и чуть было не угодил на носилки. Оробевшие солдаты прижались к стенке и, пропустив свиту, поплелись к койке Савельева. Укладывая мертвеца на носилки, бородач сурово заметил:

— Тянулся Ванька к Георгиевскому кресту, а получил сосновый. Эх, наша жисть — копейка. Ну, поехали, приятель, на тот свет…

«Жизнь — копейка, — невольно повторил Блюхер. — Такой неказистый, такой плюгавый, а сколько людей зря погубил…»

4

Более года провел на больничных койках Василий Блюхер. После освидетельствования врачебной комиссией Главного московского военного госпиталя унтер–офицер Василий Константинович Блюхер был уволен «в первобытное состояние с пенсией первого разряда».

После недолгого раздумья решил поехать в родную Барщинку. О работе нечего и думать. Голова кружится, ноги противно дрожат. Какая‑то старческая немощь. И это на двадцать шестом году жизни!

Мать долго гладила поредевшие волосы сына, причитала:

— И что они с тобой сделали, звери подлые! Всю кровушку выпили, кожу да кости оставили. Теперь никуда не отпущу тебя, Василек ты мой синеглазенький.

А отец гордился:

— Ну, чего ты живого отпеваешь, не тужить, а радоваться надобно. Смотри, какой герой! И при крестах и медалях. И чин выслужил — унтер–офицер. Теперь за него любая девка пойдет. Вот тебе и Холодный Блюхер, а в каких горячих батальях прославился! Моя натура. Малость отощал на казенных харчах — не велика беда. Были бы кости, а мясо нагуляет.

— Да я Васеньку выхожу. Эго моя заботушка.

И мать старалась все приготовить повкусней да пожирней для своего любимца. Жизнь была сытой и спокойной. И только тоска мучала. Плакали солдатки, получая похоронные из действующей армии. Уныло голосили под окнами инвалиды, выпрашивая Христа ради милостыню:

Не в силах я дальше… Изранены ноги…

Горячая пуля, как жало, впилась.Кровавым туманом закрылись дороги,И по небу кровью заря разлилась…

Знакомая песня вызывала в памяти лица друзей сослуживцев, павших под Величкой, Бохней, Терновом. Часами думал, куда податься. На костылях на завод не пойдешь. Хоть и не хочется, а придется снова вставать за прилавок магазина Львова — Смирнова. А если не возьмут? Что же делать? Надо заставить слабые, болезненные ноги ходить. Заставить! Прокостылять в Середнево и обратно. Шесть верст. Тяжело, но крайне необходимо. Вначале три раза в неделю, а потом каждый день. Там можно поговорить с учителями. Они получают газеты, знают новости.

И на следующий день Василий Блюхер поковылял в Середнево. Весенние ручьи наполнили глубокие ухабы черной водой. Сапоги намокли, стали тяжелыми. Василий считал шаги. После каждой сотни делал передышку. На полпути догнал дядя Дмитрий Павлович. Остановил лошадь, пригласил:

— Садись, Вася, подвезу.

— Спасибо, я должен пешком ходить, от костылей избавляться.

— Потчевать можно, неволить нельзя, — сказал дядя и хлестнул вожжей лошадь.

Василий вытер мокрое лицо и заковылял дальше. Домой он вернулся поздно вечером. Мать обрадовалась:

— Явился! А я всего надумалась.

— В школу ходил. В третий класс. Согрей‑ка водички, я ноги вымою.

Долго, старательно растирал ступни и икры и улыбался:

«Ничего, будете ходить, непременно будете…»

В конце апреля 1916 года Василий Блюхер уехал в Москву. В знакомом магазине его встретил брат хозяина Виталий Львов: