Маршал Конев

— Из-за той вот группы домов. — Боец показал рукой. — Там, видать, огневые позиции их артиллеристов. А наблюдательный пункт у них, скорее всего, на чердаке высокого дома. Дважды видел, как бинокль там на солнце блеснул.

— Давно на фронте?

— С первого дня. Прошёл, как у нас говорят, огонь и воды и медные трубы. Трижды ранен. От западной границы отступал, а теперь вот снова сюда возвращаюсь.

Поскольку пулемётчик был в накидке, Иван Степанович поинтересовался его званием.

— Звание у нас известное — рядовой красноармеец. Конев повернулся к сопровождавшим его командирам:

— Непорядок...

Пулемётчику не понравился этот упрёк, и он тут же возразил:

— В чём же непорядок, товарищ... не знаю вашего звания. Службу мы несём исправно, бьём врага, можно сказать, в хвост и в гриву. Вроде бы всё выглядит как надо. Кажется, порядок...

— Да я не о том, товарищ боец, — уточнил Конев. — Службу вы знаете твердо и времени, вижу, зря не теряете, тщательное наблюдение ведёте. Всё это хорошо. А вот то, что всю войну рядовым, — это непорядок. Командир полка...

— Слушаю вас, товарищ маршал.

— Как фамилия? — повернулся Конев к бойцу.

Тот, ошарашенный только что услышанным, не сразу понял:

— Чья? Моя?

— Конечно!

— Громов я, товарищ Маршал Советского Союза. Извините, что не признал вас сразу.

— Хорошая фамилия — звонкая и грозная. Тем более не годится всю войну ходить в рядовых. Присвойте ему, товарищ командир полка, воинское звание сержант и назначьте командиром отделения.

— Слушаюсь, товарищ маршал.

— И в отношении награды посмотрите: если воевал хорошо да к тому же ранен был, то представьте к медали, а может быть, и к ордену — смотря по заслугам.

Потом Конев снова повернулся к пулемётчику:

— Чтоб порядок был, товарищ сержант, и в этом деле. И извините, что не всегда мы, командиры, вовремя поспеваем отдать должное вам, нашим бойцам, не всегда внимательны. Но в этом уже мы виноваты, начальники ваши. — Тут же опять к командиру полка: — Проверьте, товарищ майор, может, ещё есть такие в полку?

— Слушаюсь!

Маршал снова заговорил с Громовым:

— То, что вы знаете огневые точки противника, — хорошо. Но ведь своим пулемётом вы их не подавите. Да если они ещё в капонирах. Думали об этом?

— Думал, товарищ маршал. И сообщил своему командиру, чтоб заявку дал на подавление пулемётных гнёзд артиллерией. С пехотой ихней мы как-нибудь сами справимся, а вот пулемётчики могут много бед натворить.

— Учтите, — Конев опять глянул на командира полка, — сержант дело говорит. Все огневые точки противника выявите и засеките заранее, чтобы перед началом атаки они были уничтожены артиллеристами. Мне приходилось подписывать реляции к наградам на бойцов, которые грудью своей закрывали амбразуры вражеских огневых точек. Это — героизм исключительный, он требует вечной памяти. Такие бойцы не только спасали своих товарищей, но и расплачивались жизнями за безответственных командиров, которые вовремя не разведали и не подавили вражеские пулемёты. И если такой солдат-герой достоин высшей награды, то его командира следовало бы отдать под трибунал.

Сказав это, Иван Степанович круто повернулся и зашагал по траншее.

...Поздно вечером Коневу принесли на подпись наградные листы. Он внимательно читал не только о боевых подвигах представляемых к награде лиц, но и краткие Данные об их боевом пути. Вот он задержался на одном из представлений.

— «Дважды ранен и каждый раз возвращался в свою часть», — повторил он вслух, обращаясь к присутствующему Константину Васильевичу Крайнюкову.— Даже командующему армией такое не всегда удаётся, не говоря уж о командирах полков и дивизий.

О боевых делах награждаемых говорилось обычно коротко и довольно сухим, казённым языком. Иван Степанович понимал, что всё готовилось в спешке, командирам ведь предстояло думать о завтрашнем бое. Он и сам зачастую находился в таком же положении: едва хватало времени, чтобы обдумать дальнейший ход боевых действий, сделать всё, чтобы войска продвинулись вперёд на те рубежи, которые предписывались планом Ставки или приказом по фронту. Но Конев, как никто другой, умел не только читать эти сухие перечисления подвигов, но и видеть за ними живых людей. И всё же ему часто не хватало именно общения с людьми.

— Вот подписываю наградной, — снова обращается он к Крайнюкову, — а так хочется встретиться с этим человеком, поговорить с ним по душам, поинтересоваться его самочувствием перед боем, сердечно поблагодарить за верную службу Родине. Мало мы знаем о своих героях...

— Это верно, но разве ж со всеми поговоришь, Иван Степанович? Их же тысячи, этих людей, совершающих подвиги во имя Родины, а командующий — один.

— Конечно, если так вот себя утешать, то и вообще можно людей не видеть. А так нельзя. Надо находить время для встреч и бесед, чтобы лучше их знать. Если поставить себе задачу каждый день хотя бы с одним бойцом повстречаться, то за год знаешь сколько наберётся таких встреч-бесед? Более трёхсот! Это уже что-то значит. Ведь каждый человек — это личность. А в ином-то ума палата.

Он перевернул очередной наградной лист.