Марсианские войны

Быстроходные аппараты редко снабжались большими резервуарами подъемной силы, и все преимущество должно было оказаться на стороне более крупных судов. Казалось неизбежным, что нас настигнут в проходе, и мы будем или убиты или захвачены в плен.

Но я всегда верил, что как ни бывает трудно, всегда можно найти способ одолеть препятствие. Если нельзя его обойти, то нужно пройти прямо через него. Я знал теперь, что многие суда поднимаются быстрее нашего в силу их большей подъемной силы, но, тем не менее, я твердо решил достигнуть внешнего мира скорее их, или, в случае неудачи, умереть.

– Обратный ход! - завопил сзади меня Ксодар. - Из любви к твоему первому предку, дай обратный ход! Мы уже у прохода!

– Держись! - закричал я в ответ. - Захвати юношу и держись! Мы летим в проход!

Едва я успел проговорить эти слова, как мы очутились у черной дыры. Я повернул аппарат носом кверху, сдвинул рычаг скорости на последнюю зарубку и судорожно ухватился руками за штурвал. У Ксодара вырвалось восклицание изумления, Юноша засмеялся и проговорил что-то, но ветер с такой силой свистел вокруг меня, что я не мог разобрать его слова.

Я взглянул наверх, надеясь уловить слабый блеск звезд, чтобы руководствоваться ими и удерживать аппарат в самой середине прохода. Если бы мы, при нашей скорости, ударились о боковые стены, то, без сомнения, последовала бы немедленная смерть для всех нас.

Но наверху не было видно ни единой звезды. Всюду царил полнейший непроницаемый мрак.

Тогда я посмотрел вниз и увидел быстро уменьшающийся световой круг - отверстие прохода, освещенное фосфорическим светом Омина. Руководствуясь им, я держал путь дальше, стараясь оставаться в середине фосфорического круга. Но я должен признаться, что в эту ночь мною больше правили инстинкт и слепая судьба, чем умение и разум.

Мы стрелою пролетели сквозь проход; это-то и спасло нас. Вероятно, нам сразу посчастливилось взять верное направление, и мы не успели даже изменить курс. Омин лежал в двух милях под поверхностью Марса, а мы мчались со скоростью двухсот миль в час - значит оставались в проходе не более сорока секунд.

Мы уже вылетели из горы и пролетели еще некоторое время, пока я понял, что мы совершили невозможное. Нас окружала глубокая тьма. Не было видно ни звезд, ни лун. Первый раз приходилось мне наблюдать подобное явление на Марсе, и в первую минуту это поставило меня в тупик. Затем я понял, в чем дело. Мы находились на южном полюсе, и было летнее время. Льды и снега таяли, и облака, на большей части Барсума, заволокли небо.

Это было для нас счастьем, и я сразу воспользовался этим обстоятельством. Все еще держа аппарат под углом, я прорезал непроницаемую завесу облаков и скрылся за ними от преследования.

Мы пробились сквозь холодный сырой туман не уменьшая скорости, и через минуту очутились уже за облаками, в ярком свете обеих лун и миллионов звезд. Я дал кораблю горизонтальное положение и взял курс на север. Наши враги остались далеко позади и не имели ни малейшего представления о взятом нами направлении. Мы совершили чудо: спаслись из страны перворожденных и прошли невредимыми через тысячи опасностей. За все века существования Барсума ни одному пленнику не удавалось сделать это, а теперь, когда все это позади, мне казалось, что, не так уж это и трудно.

Я высказал Ксодару эту мысль.

– Тем не менее это поразительно, - ответил он. - И никто другой не смог бы сделать это, кроме Джона Картера!

При звуке этого имени юноша вскочил.

– Джон Картер! - воскликнул он. - Джон Картер! Но слушай, Джон Картер ведь умер много лет тому назад. Я его сын!

 14. ГЛАЗА В ТЕМНОТЕ 

Мой сын! Я не верил своим ушам. Я медленно встал и посмотрел на красивое лицо юноши. Теперь, всмотревшись в него ближе, я начал понимать, почему он сразу произвел на меня такое сильное впечатление. Благородные черты мальчика напоминали несравненную красоту его матери: но это была вполне мужественная красота, и его серые глаза были такие же, как мои.

Юноша стоял, глядя на меня с видом, полным надежды и сомнения.

– Расскажи мне о твоей матери, - сказал я ему. - Расскажи все, что сможешь, о тех годах, в течение которых я был оторван от нее безжалостной судьбой.

С криком радости бросился он ко мне и обнял руками мою шею. Я прижал к себе моего мальчика, слезы подступили к моему горлу, и я чуть не разрыдался. Но я не жалею об этом и не стыжусь. Долгая жизнь научила меня, что мужчина, достаточно сильный в серьезных жизненных случаях, может показаться слабым, когда дело идет о женщине и детях.

– Твоя фигура, твои манеры, твое удивительное искусство фехтования, - сказал мальчик, - как раз такие, как мне описала их мать, и все же, несмотря на всю очевидность, я не смел поверить правде, хотя жаждал поверить ей всей душой. Как думаешь ты, что убедило меня больше всего?

– Что, мой мальчик? - спросил я.

– Твои первые слова ко мне были о моей матери. Никто другой, кроме отца, который, по ее словам, так глубоко любил ее, не подумал бы прежде всего о ней.