«Мартен»

Она лежала на ладонях, и сквозь нее просвечивали пальцы. Цвета играли нежными тонами, и столько было их, что и не сосчитать, пожалуй, и ни в одном не было границы — так незаметно переходили оттенки один в другой. Один конец радуги был гуще, насыщеннее, склонялся книзу многоцветной струей, другой прозрачен до легкости, парил и таял в воздухе. А повыше, отделенная твердой хрустальной чистотой, будто отраженная в горном озере, висела вторая радуга, чуть больше и чуть бледнее первой, тонов и вовсе сказочно нежных.

Всматривался Алексей в радугу самоцветов, и казалось ему, что узнает он ярко-красные, цвета вечерней зари, предвещающей ветер, и розовые, как цветущий на солнце кипрей, сибириты, и печально-фиолетовые аметисты, и нежно-голубые, как первая радость, как лен поутру, лазуриты, и винно-желтые топазы, и едва окрашенный горный хрусталь.

— Не успел… — словно издали донесся до него голос мастера. — С молодости каменья к ней подбирал. Хотел так каменную красу показать, чтоб не было самоцвета, которому бы места тут не нашлось. А вот не успел — третий ободок только начал…

— Да она и так… Зачем третий-то? — не выдержал Алексей, осторожно ставя радугу на стол.

Старик прикоснулся к ней ласковым взглядом, устало прикрыл глаза.

Алексей услышал слабый голос:

— После вечернего дождя… коли воздух чистый… она ведь тройная… Ты уж обещай, Алеха. Сделай, как мне виделось.

— Да разве я смогу?.. — едва выговорил Алексей.

— Если с чистой душой — то сможешь. Не спеши только. Тут на всю жизнь хватит… Что скажешь-то?

Передохнул Алексей и проговорил:

— Обещаю, Илья Федорович…

— Вот и ладно, — успокоенно произнес старик. — Вот и ладно…

Анна Назаровна укутала радугу ватой, обернула тряпицей, положила в коробочку, протянула коробочку Алексею.

Алексей замотал головой, отступил. Анна Назаровна взглянула укоризненно. Подошла и вложила коробку Алексею в руки. И в плечо легонько подтолкнула к двери.

В ту ночь не мог Алексей заснуть. Обдумывал стариковы слова:

— На всю жизнь хватит…

На одну поделку — всю жизнь?..

Да так ли это? Не ошибся ли Алексей? Не ослышался ли? То ли сказал старый мастер?

Спрашивал так и тут же, без всякого перехода, думал, что на такую работу и жизни не хватит. И зачем он, ничего не умеющий, обещание дал? А как было не дать?..

И что теперь делать, когда не стало в нем никакой уверенности, когда боится он даже взглянуть на стариково мастерство, чтобы вовсе в себе не усомниться?

Скорей бы уж утро, чтобы пойти и сказать все, чтобы не одному с самим собой быть, чтобы еще хоть какой малости научиться…

Утром пришел Алексей в комнату старика. Остановился у порога и поздоровался.

Старик не ответил.

Спокойно и прямо лежал он, старательно сложив на груди руки.

Александр Павлов

СТИХОТВОРЕНИЕ

В век электричества и газаМы в дружбе                    с лунной высотой.Крыло булатного ПегасаУже не видится мечтой…Теперь у нас другие были.Дороги, полные машин,

Коней давным-давно забылиИ слышен только шепот шин.Но пусть судьба и освисталаКоней продуманный полет,Как символ нашего металла,Конек бушуевский живет!И входит он,                   как плоть от плоти,Стальным дыханием землиВ сверхзвуковые самолеты,В космические корабли.

И в многотрубном настоящем,И в светлом будущем нужныТакие же, как он —                              летящий —Стальные чудо-скакуны.

Василий Шкерин

РАССКАЗЫ

I. СЕМЕН ЛУКИЧ

Пока солнце продиралось сквозь сосновые космы Косотура, мы с Лукичом успели изрядно порыбалить.

Сидя на корме, Семен Лукич без устали орудовал удочками, поворачиваясь то направо, то налево, слегка раскачивая лодку, сопя и пришептывая что-то себе под нос. Старенькая войлочная шляпа съехала ему на глаза, прикрыв кустистые брови, рукава куртки намокли до самых локтей.

Будучи впервые с Лукичом на рыбалке, я не узнавал его. Человек степенный и рассудительный, уважающий себя и ревнивый к людской молве, здесь, в лодке, он преобразился, будто скинул с плеч лет полсотни, и вот, словно мальчишка, удравший из дома, готов нырнуть в воду за сорвавшимся с крючка мальком. Он весь подбирался и настораживался, придерживая дыхание, когда поплавок начинал метаться, с детской непосредственностью старался перехитрить немудрящую рыбешку, подсекал и горестно ахал, если крючок оказывался пустым.

Должно быть, я плохой рыбак. Уженье не поглощало моего внимания, а только настраивало на мечтательно-иронический лад. По правде-то сказать, больше всего мне хотелось выудить еще одну добрую побывальщину из памяти Лукича. Ради этого, собственно, я и отправился с ним ни свет ни заря пытать рыбацкого счастья.