Мартин Иден

Среди прочих было несколько писем от редакторов журналов и книгоиздателей: одни чуть ли не на коленях умоляли Мартина прислать им какую-нибудь свою рукопись, другие тоже униженно просили его произведений — злосчастных, некогда всеми отвергаемых произведений. Подумать только, что когда-то он по целым месяцам не вынимал из ломбарда своих вещей, и все для того, чтобы иметь возможность оплатить почтовые расходы по рассылке этих самых рукописей. Попалось ему несколько нежданных чеков из Англии от разных периодических изданий, печатавших его произведения, а также авансы за перевод их на иностранные языки. Агентство из Англии объявляло о продаже им права на немецкий перевод трех его книг и уведомляло, что шведский перевод уже поступил в продажу. Впрочем, это не сулило материальных выгод, так как Швеция не участвовала в Бернской конвенции. Тут же была и просьба о разрешении перевода его книг на русский язык, но это был лишь акт любезности, так как Россия тоже не являлась участницей Бернской конвенции.

Покончив с письмами, Мартин принялся за огромный пакет вырезок, которые ему доставлялись из Бюро печати. Он читал отзывы о себе, читал о своей славе, о том, что он производит фурор. Возможно, это объяснялось тем, что все его сочинения были брошены на суд публики сразу, словно они посыпались из рога изобилия. Он взял приступом симпатии публики, увлек ее, как Киплинг в тот момент, когда уже лежал на смертном одре, а вся толпа, движимая стадным чувством подражания, вдруг принялась читать его произведения. Мартину вспомнилось, как эта самая толпа — читающая публика всего мира, — познакомившись с сочинениями Киплинга и придя от них в восторг, вдруг несколько месяцев спустя накинулась на него и стала раздирать его на клочки. А кто был он сам, чтобы надеяться избежать подобной же участи через несколько месяцев? Ну, что же, пусть: он еще одурачит толпу. Он будет тогда далеко, в Океании, занятый постройкой своей тростниковой хижины и торговлей жемчугом и копрой. Он будет перескакивать на хрупкой лодочке через коралловые рифы, охотиться на акул и на бонит и стрелять диких коз в долине, соседней с долиной Тайохаэ.

При мысли о Таити Мартину представилась вся безнадежность его состояния. Он ясно увидел, что вступил в Долину Теней. Жизнь, когда-то бившая в нем ключом, словно замерла и увядала. Он вспомнил, как много времени у него теперь уходило на сон, вспомнил, как его одолевало желание поспать. Прежде он ненавидел сон. Сон отнимал у него драгоценные минуты жизни. Те четыре часа сна из двадцати четырех, которые он некогда посвящал отдыху, казались ему украденными из жизни. Как он тогда жалел о времени, уходившем на сон! Теперь же он жалел о времени, уходившем на жизнь. Жизнь — скверная штука, после нее остается плохой вкус во рту, горький такой. Жизнь, переставшая стремиться к жизни, была на пути к прекращению: вот в чем заключалась опасность для Мартина. Какой-то первобытный инстинкт самосохранения зашевелился у него в душе; он понял, что ему следует скорее уехать. Он окинул взором комнату, но мысль об укладке вещей показалась ему тягостной. Может, лучше оставить это напоследок, а тем временем пойти и купить все необходимые для путешествия принадлежности. Мартин надел шляпу и отправился в магазин оружия. Там он провел все утро, покупая разные автоматические ружья, амуницию и удочки. Моды на товары часто менялись; Мартин знал, что ему придется на месте разузнать, что именно теперь охотно приобретают туземцы и уже оттуда послать заказ на товар. Впрочем, можно было также выписать все из Австралии. Мысль об этом обрадовала его. Он все время избегал какого бы то ни было дела, и ему в данное время было неприятно что-нибудь делать. Он с облегчением пошел обратно в гостиницу, с удовольствием думая о том, что его ждет большое удобное кресло; поэтому он испытал разочарование, когда, войдя к себе, увидел сидящего в кресле Джо.

Джо был в восторге от своей новой прачечной. Дело было улажено, и он собирался уже на другой день вступить во владение ею. Пока Джо болтал, Мартин лежал на кровати, закрыв глаза. Мысли его были далеко — так далеко, что он едва улавливал их. Лишь делая над собой усилие, он изредка что-то отвечал Джо. А ведь это был Джо, Джо, которого он всегда любил. Но Джо был слишком живой, слишком захвачен бурной жизнью, от соприкосновения с которой страдал измученный, переутомленный мозг Мартина. При его болезненной впечатлительности это было для него тяжкой пыткой. Он чуть было не закричал, когда Джо напомнил про обещание как-нибудь устроить борьбу.

— Не забудь, Джо, ты должен вести дело в прачечной по всем тем правилам, которые ты выработал в «Горячих Ключах», — сказал он. — Никакой сверхурочной работы. По ночам также не работать. К катку не ставить детей и вообще не пользоваться детским трудом. Жалованье чтобы было приличное.

Джо кивнул головой и вынул записную книжку.

— Вот посмотри. Я записал себе эти правила сегодня утром. Что ты на это скажешь?