Мартин Хайдеггер - Карл Ясперс. Переписка, 1920-1963

Ваши мысли об азиатском очень интересны; один китаец376, который в 1943–1944 подах слушал мои лекции о Гераклите и Пармениде377 (в те годы я по часу в неделю излагал интерпретацию отдельных фрагментов), тоже обнаружил созвучия с восточным мышлением. Не зная языка, я остаюсь недоверчивым; и моя недоверчивость еще возросла, когда китаец, сам христианский теолог и философ, перевел со мной на немецкий несколько фрагментов Лао-цзы; через вопросы я только и осознал, насколько чужда нам уже сама языковая культура; в итоге мы отказались от своей затеи. И все-таки здесь есть нечто привлекательное и, полагаю, очень важное для будущего — когда минуют века опустошения. Созвучия имеют, вероятно, совершенно иные корни; с 1910-го меня сопровождает мастер чтения и жизни [Майстер] Экхарт, — он и все новые попытки продумать слова Парменида: то уоср осото voelv e

ми размышлениями, привели меня к тому, что выглядит как инверсия, однако кроме и прежде всего есть еще и нечто иное.

"Письмо о гуманизме"378, которое мне пришлось опубликовать, поскольку из-за неумения иных людей хранить тайну оно уже полгода ходило по Парижу во всевозможных списках и переводах, вызовет, наверно, новые недоразумения и газетную шумиху.

Желаю Вам хорошо провести время в горах и между озер.

С сердечным приветом, Ваш

Мартин Хайдеггер

Как только буду посвободнее, напишу о Вашей инаугурацион-ной речи.

[133] Карл Ясперс — Мартину Хайдеггеру

Базель, 17 августа 1949 г.

Дорогой Хайдеггер!

Спасибо Вам за письмо. Все, чю Вы говорите о памфлете Кур-циуса, совпадает с моим мнением. И я был рад, что Вы его подтвердили. Сперва я испытывал болезненное разочарование: поток ненависти от человека, которого я знаю уже 40 лет, причинил мне боль, — очень все это не по-человечески. А дальше то, о чем говорите Вы: сенсация без всякого содержания, — но опять- l таки болезненно: как симптом современной ситуации в Германии.

Ваше приглашение в Аргентину как газетная сенсация — просто возмутительно! И при том "Нью-Йорк тайме" слывет необыкновенно надежной в своих сообщениях! Кстати, я рад, что Вы не едете в Аргентину. Не говоря о stabilitas /ос/, о котором Вы мне давеча писали379 (оно кажется мне чудесным, тем более что \ мне этого не дано), мне было бы не очень приятно видеть Вас там, в большой компании нацистов.

Нападки Лукача, конечно, имеют свой резон. Кстати, и тут нас бросают в одну корзину380. Полковник Тюльпанов381 обрушился на меня лично, моя "Идея университета"382 в Восточной зоне оккупации запрещена, а когда я похвалил одного автора из Вое- \ I точной зоны383, он жаловался, что ему это вредит. В Женеве у меня

в 1946 году состоялась публичная дискуссия384 с Лукачем. После он сказал: Хайдеггер — по крайней мере ясное явление упадка буржуазии, я же — вообще ничто без социологического контекста. Я знал его до 1914 года385. Страшно было наблюдать перемены, которые с ним произошли. Остроумный, блистательный человек превратился в скучный механизм. Удивительная духовная нищета. Но поскольку очень хотели иметь "представителя Востока", с этим примирились.

Ваши слова о монологах — что мы Недостаточно сильны для этого", а также об одиночестве ("вне альтернативы коммуникация — не-коммуникация") — мне кажется, я их понимаю, когда думаю, к примеру, о трудах Лао-цзы или Спинозы. Спиноза завещал опубликовать его "Этику" посмертно и без указания имени: он не считал важным, кто высказывает истину. Вот где высо-

кий стиль. Такие труды могут в результате способствовать коммуникации, однако не говорят о ней. Мы оба, как мне кажется, прежде всего заинтересованы в истине, которая нас связывает и которая фактически проявляется в углублении коммуникации.

Я согласен с Вами, что подлинное, сущностное всегда лежит "по ту сторону" коммуникации и не-коммуникации, субъекта и объекта, мышления и бытия и т. п. и что, утратив эту связь, все наше мышление становится беспочвенным и рассыпается. Но говорить — и сообщать — мы можем лишь в пределах противоречий, в явлениях конечного. Лишь благодаря последнему мы способны приблизиться к первому. Не только "безразличие" Шеллинга и все прочие выражения "идеалистов", но и мистика, изобилующая образами и говорящая всегда одно и то же, представляются мне великим искушением: бежать от мира, от людей и друзей и взамен не получить ничего, кроме — если получится — бесконечного света, бездонной пропасти. Признаться, я с огромным удовольствием иду этим путем об руку с древними. Но мощное усилие всегда освобождает от чар.

Освобождение, однако, происходит в основном через осознание "мыслительных техник" — Вы это отвергаете, понимая под техникой нечто много более узкое, рассудочно-опосредующее. Я имею в ввду: нам необходимо овладеть нашими мыслями и нашим мышлением — тогда мы всякий раз будем знать, что сделали осознанно, освободимся от образов и догматов и станем готовы к действительности.

С помощью мыслительной техники или метода, понятых в этом смысле, необходимо прояснить и те мистическо-спекуля-тивные мысли — быть может, самое великое и сокровенное из всего, что создала философия. Они должны потерять присущую

9—3600 257

им наивность, чтобы не зачаровать нас и не вынудить упустить действительно необходимое по времени.

Когда Вы грамматическим насилием превращаете то оштйво фрагментах Парменида в субъект предложения386, я охотно приобщаюсь к смыслу, какой Вам затем открывается, я тронут, мне сразу же хочется услышать больше, — но потом я сомневаюсь: не заведет ли этот путь в тупик, если только опыт не преобразуется в явление этого мира, в практику, познание, — иными словами, если в нас не запечатлятся масштабы и ориентиры, явленные косвенно.

То, что Вы говорите о нас как о "гномах'*, вполне созвучно моему ощущению. Иногда я употребляю это же выражение, которое, насколько мне известно, первым использовал Буркхардт387. Но я сознаю и какая гордость заключена в том, чтобы войти в пространство великих, осмелиться в каком-нибудь закоулке негромко сказать свое скромное слово и заметить, что не принадлежишь к их кругу, однако был среда них, причем иначе, нежели большинство твоих современников. Потому-то мы знаем, насколько мы малы. Но вместе с тем — какое притязание: ты находился в общении с ними!

Посылаю Вам также мое выступление (в Женеве, 1946 г.)388 и мою последнюю книгу389, — конечно не претендуя на то, чтобы Вы все это читали, но с надеждой, что Вы при случае кое-что посмотрите, например в последней книге разделы о технике390 и о науке391.

Послать ли Вам мои публикации, вышедшие начиная с 1945 года? Разумеется, не для чтения, вопрос только в том, захотите ли Вы поставить эти книги на полку, или Ваше пространство зарезервировано для лучших вещей.

Ницшевский лавдшафг392, которым мы наслаждались целый месяц, был восхитителен. Я подумал, можно ли из того места, откуда Вы мне пишете, найти средства показать кое-что для меня очевидное: почему Рильке не таков по натуре, как Гёльдерлин и Ницше, а представляет собою бессознательную мимикрию под обоих в артистически приличной жижи и смерти, но без истока и подлинности, понятную только благодаря этим двоим и некоторым другим? И как возможно странное самооткровение, какое совершают Брехт393 и Больнов394, провозглашая Рильке "экзистенциальным философом" и читая о нем лекции, которые почти всех убеждают, захватывают, а притом столь же благонамеренны и приличны, как и сам Рильке, — нет, это слишком: Рильке, конечно же, нельзя поставить в один ряд с этими двумя.

Но довольно об этом.

С сердечным приветом,

Ваш Карл Ясперс

[134] Мартин Хайдеггер — Карлу Ясперсу

Тодгнауберг, 21 сент. 49 г.

Дорогой Ясперс!

Не хочу более откладывать благодарность за Вашу книгу, прекрасную внутренне и внешне, и за Ваше выступление395. Вы очень меня порадовали, особенно Вашим посвящением396. Надеюсь, в октябре смогу сделать ответный подарок.

9* 259

Волны общественного доходят и сюда. Поскольку я читатель медлительный, ответить надлежащим образом пока не могу. Вообще писать трудно. Надеюсь, в обозримом будущем Вы снова приедете в Германию. Тогда непосредственный разговор мог бы кое-что привести в движение, прежде всего самое важное.

Мне кажется, очень важно, что одновременность и параллельность китайских, индийских и европейских столетий Вы мыслите как осевое время397. Ибо здесь скрыта мировая ось, и однажды она могла бы стать полюсом, вокруг которого вращается современная техника.

Я согласен с Вами — вскоре Вы увидите это отчетливее — и в том, что современная техника есть нечто сущностно иное, нежели вся предшествующая.

Но как раз это иное ведет свое сущностное происхождение от греческого начала европейского, и только оттуда. Я слишком мало знаю, чтобы решить, могла ли эта техника вообще произойти из двух других пространств осевого времени.

Но где масштаб интерпретации этих трех временных пространств?

Я не могу не высказать опасения, что Ваша интерпретация этих пространств (в том числе греческого), вероятно, находится в слишком традиционном круге представлений, где они выказывают больше сходства, нежели, возможно, имеют. Вы отвергаете мысль, что современная техника имеет наступательный характер. Но он у нее есть, и потому он также есть у естествознания наук и истории нового времени. Соотношение между современным естествознанием и современной техникой кажется мне у Вас недостаточно ясным. Но, по сути, оба коренятся в сущности техники, которую я намечаю в "Письме о гуманизме"398. Эта

сущность, насколько я вижу, есть завершенная сущность европейской метафизики. Раскрытие сущности техники начинается, скрытым образом, с ISeoc Платона. Нападение на сущее состоит уже в том, что отношение к нему приобретает характер "захвата", который в новое время развивается в опредмечивание. Сущее "ставится", т. е. привлекается к ответу перед судом исчисления. При этом судьи могут обладать до- и не-философским мнением, будто они смиренно склоняются перед природой. Однако это благоговение, разумеемое оптически, есть — онтологически — по сути нападение.

Ни о чем не подозревая (т. е. забыв о бытии), благоговение здесь находится на службе нападения; а это последнее не инсценируется исключительно человеком. Оно валится бытием, в образе воления.

Вот в таком плане я пытаюсь решить эту проблему. Когда станет поспокойнее, напишу снова.

Наш сын был уже в этапном лагере, но затем, по словам репатриантов, его опять отозвали оттуда.

С сердечным приветом,

Ваш

Мартин Хайдеггер

[135] Карл Ясперс — Мартину Хайдеггеру

Базель, 23.9.49 Дорогой Хайдегтер!

К Вашему 60-летию399 мои сердечные поздравления! От души желаю, чтобы Ваш сын поскорее вернулся домой, а Ваши личные обстоятельства сложились благоприятнее, чем сейчас. И успеха Вам на философском пути к забытым ныне высотам!

Шестидесятый год, несомненно, начало старости. Веселье и подъем юности и зрелости более невозможны, а сейчас вдобавок неуместны. Но философствование не подчиняется биологии и как раз в старости способно активно развиваться. Быть может, только в этом возрасте и открывается непреходяще важное. Вопреки физическому упадку эта линия ведет ввысь, в вечное. Не сама собой — зачастую кажется, этого вообще не происходит; все зависит от конкретного человека. Желаю Вам добраться туда.

Старик Платон, старик Микеланджело, Рембрандт, Гете в старости — все они чудесным образом коснулись глубинного. И они вдохновляют нас, людей маленьких. Поистине загадка, что человек не обязательно должен стареть духовно.

Только что пришло Ваше содержательное письмо. Сердечно благодарю. О "наступательном характере" я, возможно, как-нибудь Вам напишу. Мне кажется, здесь нужно еще кое-что прояснить, прежде чем принять решение. Из Вашей книги, которой я жду с нетерпением, узнаю больше.

Кэте Викгориус400 рассказывала о Вас. Добрая душа, психологически проницательная, благожелательная к людям и смелая.

Сердечный привет,

Ваш Карл Ясперс

[136] Мартин Хайдеггер — Карлу Яспе:>су

Мескирх, 23 ноября 49 г. Дорогой Ясперс!

Моя благодарность за Ваше письмо ко дню рождения запоздала401. Оно меня очень обрадовало. Я часто думаю о Вас, но за перо берусь с трудом. Непосредственность разговора не только избавляет от многих окольных путей, но и пробуждает неожиданное. Брошюрки я получил только на днях. Текст402 был написан этой весной для альбома о родных местах.

"Неторные тропы"403 тоже вышли. Завтра я возвращаюсь во Фрайбург. Экземпляр книги Вы получите очень скоро.

Я работал здесь с братом, так как еще в начале месяца из-за непогоды оставаться в Тодтнауберге стало невозможно.

О моем положении я говорю неохотно. Хотя ректор Теллен-бах404 весной предпринял шаги, чтобы достичь ясности.

Университет вновь дал ход моему заявлению от октября 1945 года о выходе на пенсию. Французская военная администрация известила меня, что и она, и министерство в Париже не возражают. 28 сент. с. г. от баденского министерства финансов — очевидно, в качестве подарка ко дню рождения — пришла весть, что мое жалованье определено в размере 160 марок в месяц.

Йорг еще в России. Срок возвращения перенесли на май 1950 года.

Я пишу все это не затем, чтобы жаловаться. Я и фрайбургских знакомых просил ничего не предпринимать. По сути, здесь боятся (в особенности политические инстанции католической церкви), что, выйдя на пенсию, я, возможно, опять начну читать

лекции и даже с нетерпением этого жду «Но с "чтением" покончено навсегда.

Вообще-то я хотел написать Вам о Вашем понимании техники, но сейчас я недостаточно сосредоточен. Надеюсь, что сумею сделать это в ближайшие недели.

Сердечно Вас приветствую,

Ваш

Мартин Хайдеггер

[137] Карл Ясперс — Мартину Хайдеггеру

Базель, 25.11.49

Дорогой Хайдеггер!

Сердечное спасибо! "Проселок'*405 я прочитал с огромным волнением. Воспоминание и вечность, прекрасно и верно.

Сообщение министерства финансов меня ужаснуло. С этим никак нельзя примириться.

Приеду ли я следующим летом во Фрайбург, пока не знаю. Сейчас у меня нет документов, с которыми я как немец мог бы пересечь границу. Но я хочу приехать и был бы очень рад поговорить с Вами.

Сегодня — только этот торопливый привет. Я потихоньку выздоравливаю после опоясывающего лишая, и все силы уходят на учебную деятельность.

Сердечно,

Ваш К. Ясперс

[138] Карл Ясперс — Мартину Хайдеггеру

Базель, 2 декабря 49 г.

Дорогой Хайдеггер!

Сейчас я пишу, увы, по досадному, хотя, в сущности, совершенно незначительному поводу — речь идет об отзыве рецензента в газете "ЦайГ от 1 декабря406. Мое уважение к возможным читателям слишком велико, чтобы я отказался от опровержения.

Упомянутое рецензентом место находится на с. 295 швейцарского издания407.

Я хотел бы показать Вам мой ответ — он приложен к письму408 — и до отправки в газету услышать Ваше мнение, лучше всего одобрительное. Моя позиция будет понятна из текста. Рецензент усматривает у меня "ярость"409. Это ничтожный отзвук настроения, с каким я слушал речь Крика в Гейдельберге: философия-де кончилась (начинается антропология), все мышление от Платона до Ницше преодолено (по поводу моей книги о Ницше), теперь начинается новая мировая эпоха и новый человек, речь идет о тысячелетиях, Гитлер спасает человека от Ничто, все поставлено на карту, — а затем полный набор "героических" выражений.

Буду благодарен Вам за возможно скорейший ответ, чтобы я мог отослать свое письмо. Ведь такие опровержения нужно делать сразу410, иначе они бездейственны.

Спешу!

Сердечный привет,

Ваш Карл Ясперс

Мартин Хайдегтер/Карл Ясперс Краткое сообщение Германа Хайдеггера Карлу Ясперсу

Фрайбург, 5 дек. 49 г.

Глубокоуважаемый господин профессор!

Отец сейчас в отъезде. Только сегодня я получил его адрес, на который перешлю Ваше письмо. Поскольку я полагаю, что на статью в "Цайт" Вы хотите ответить как можно скорее, сообщаю Вам об этом.

Преданный Вам

Герман Хайдеггер

[139] Мартин Хайдеггер — Карлу Ясперсу

Хюфинген под Донауэшингеном, 10 дек. 49 г.

Дорогой Ясперс!

Как писал Вам Герман, я в пути и сейчас еду в Мескирх. Только здесь меня догнало Ваше письмо вместе с текстом.

Читая Вашу книгу411, я ни разу не почувствовал, что Вы критикуете меня, тем более яростно.

Ваше опровержение кажется мне хорошим и кратким; в данном случае хорошо бы его опубликовать. Отрадно ощутить, что в последние четыре года, когда я был и остаюсь мишенью самых злобных нападок, окружение Вашего журнала "Ди вандлунг" за-

нимало позицию, соответствующую Вашим убеждениям. Поэтому я изначально считаю невозможным, чтобы в Вашей последней книге было подобное место.

Конечно, сегодня вошло в привычку вычислять оппозицию имен, вместо того чтобы думать о деле. Такие вещи ищут и, разумеется, находят. Наверное, так обстоит дело и в других случаях. Несколько недель назад Ортега-и-Гассет412 сообщил мне в письме, что везде, где он высказывается против экзистенциализма, Хайдеггер в виду не имеется. Хоть это и слегка наивно, но я принимаю это к сведению.

Я уже писал Вам, что у меня есть возражения насчет Вашей последней книги, прежде всего по поводу техники. Но вопросы эти настолько важны, что их нельзя обсуждать ни мимоходом, ни в прессе.

Вы, конечно, помните о нашем давнем замысле — я часто о нем вспоминаю! — как-нибудь вступить в публичную дискуссию. Ныне это более, чем когда-либо, стало бы сенсацией, и лишь немногие сосредоточились бы на <4теме". Но, может быть, эти немногие как раз и важны.

Мы с женой побывали в Бремене, где 19 лет назад я впервые прочитал лекцию "О сущности истины"413. Там еще осталось несколько моих старых друзей, появились и новые; я выступил в частном кругу, поскольку публично больше не выступаю414. Атмосфера там прекрасная, серьезная, ясная — открытая миру, в отличие от затхлого и коварного интриганства на юге Бадена. Там я познакомился с Вашим учеником д-ром Завацки415, который мне очень понравился. На второй день в Бремене пришло известие, что Йорг находится на пути домой. Теперь, по крайней мере, и эта гора с плеч.

"Неторные тропы" я на днях Вам пошлю, на всякий случай — через издательство.

Сердечный привет,

Ваш

Мартин Хайдеггер

С рецензией в "Цайт" я не знаком; я редко читаю газеты.