Машина различий

— Да, но у меня сидят по лавкам восемь младших братьев и сестер, мой старый отец смертельно болен, а мать еле ходит. Ревматизм. Я не могу рисковать средствами к существованию своей семьи.

— Ставки десять к одному, Нед. Это же просто смешно! И какой идиот их назначил! Тут бы вернее было пять к трем в пользу «Зефира».

Мэллори промолчал.

— Жаль, — вздохнул Годвин. — А мне так хотелось, чтобы кто-нибудь из друзей выиграл на этих скачках, выиграл по-крупному. Сам-то я этого сделать не могу. Очень хотелось бы, но потратил на «Зефир» все, до последнего фунта.

— Пожалуй, я сделаю небольшую ставку, — осторожно сказал Мэллори. — Во имя дружбы.

— Поставьте десять фунтов за меня, — вскинул голову Годвин. — Десять фунтов, в долг. Если вы проиграете, я найду со временем способ рассчитаться. Если выиграете, мы разделим сто фунтов поровну. Ну, что скажете? Вы согласны?

— Десять фунтов… Большие деньги.

— Я сумею рассчитаться.

— В этом-то я ничуть не сомневаюсь… — Отказаться было невозможно. Этот человек дал Тому место в жизни, и Мэллори чувствовал себя перед ним в долгу. — Хорошо, мистер Годвин. Только для вас.

— Вы не пожалеете. — Годвин сокрушенно отряхнул засаленные рукава сюртука. — Пятьдесят фунтов мне совсем не помешают. Удачливый изобретатель, уверенно поднимающийся и так далее, не должен одеваться как священник из глухой деревушки.

— Вот уж не подумал бы, что вы станете сорить деньгами на такую ерунду.

— Это не ерунда — одеваться в соответствии со своим положением. — Годвин окинул Мэллори цепким взглядом. — Это ведь ваш старый, еще вайомингский плащ, верно?

— Весьма практичная одежда, — кивнул Мэллори.

— Только не для Лондона. Не для того, чтобы читать лекции светским дамам, воспылавшим любовью к естественной истории.

— Я не стыжусь того, что я есть, — набычился Мэллори.

— Ну да, — кивнул Годвин. — Простецкий парень Нед Мэллори является на скачки в кепке механика, чтобы ребята не робели, встретившись со знаменитым ученым. Я знаю, почему вы так сделали, Нед, и мне это очень нравится. Но помяните мое слово, когда-нибудь вы станете лордом Мэллори, это уж как Бог свят. У вас будет шелковый фрак и ленточка в петлице, ордена и медали ото всех научных обществ. Это же вы откопали сухопутного левиафана, сумели разобраться в неразберихе его окаменелых костей. Так что, Нед, пора взглянуть правде в глаза.

— Все не так просто, как вы думаете, — возразил Мэллори. — Вы не знакомы с политикой Королевского общества. Я — катастрофист [48]. А когда дело доходит до раздачи должностей и наград, заправляют всем униформисты [49]. Люди вроде Лайелла [50] или этого проклятого дурака Радвика.

— Чарльз Дарвин — лорд. Гидеон Мэнтелл [51] — лорд, а его игуанодон — просто креветка по сравнению с вашим бронтозаврусом.

— Не говорите дурно о Гидеоне Мэнтелле! Он — величайший ученый, каким когда-либо славился Сассекс, и он был очень добр ко мне.

Годвин заглянул в свою пустую кружку.

— Прошу прощения, — сказал он. — Мне не следовало высказывать свое мнение так откровенно, я и сам это понимаю. Здесь не дикий Вайоминг, где все мы сидели у лагерного костра, не зная чинов и различий, и чесали языками о чем ни попадя.

Он снова надел дымчатые очки.

— Но я хорошо помню ваши теоретические рассуждения, как вы объясняли нам смысл этих костей. «Форма определяется функцией». «Выживают наиболее приспособленные». Новые формы идут в авангарде. Сперва они могут выглядеть необычно, но природа испытывает их в борьбе против старых, и если они устоят и победят, то их потомки унаследуют мир. — Годвин поднял взгляд. — Если вы не понимаете, что эта ваша теория имеет самое прямое отношение к моим конструкциям, то вы — совсем не тот человек, каким я вас считаю.

Мэллори снял кепку.

— Это мне следует просить у вас прощения, сэр. Простите мне мою дурацкую вспыльчивость. Надеюсь, вы всегда будете говорить со мной откровенно, мистер Годвин, будут у меня на груди ленточки или нет. И да не стать мне никогда настолько ненаучным, чтобы закрывать глаза на честную правду. — Он протянул руку.

Годвин ее пожал.

На ипподроме запели фанфары, и тут же шум толпы стал громче, напряженнее. Люди устремились к трибунам, словно гигантское стадо — на водопой.

— Пойду сделаю ставку, о которой мы тут спорили, — сказал Мэллори.

— А мне пора к ребятам. Зайдете к нам после гонок? Чтобы разделить выигрыш?

— Непременно.

— Позвольте, я отнесу буфетчику вашу кружку, — предложил Годвин.

Отдав механику кружку, Мэллори зашагал прочь.

Расставшись со старым другом, Мэллори тут же пожалел о своем неосторожном обещании. Десять фунтов — огромные деньги, в университете ему хватало такой, ну, может, чуть большей суммы на год.

И все же, размышлял он, шагая к палаткам букмекеров, Годвин — великолепный механик и честнейший человек. Нет никакой причины сомневаться в его оценках исхода гонки, а человек, крупно поставивший на «Зефир», может покинуть этим вечером Эпсом с суммой, равной доходу за несколько лет. Если рискнуть тридцатью фунтами или сорока…