Маска Атрея

Она едва могла дышать, едва могла выговаривать слова, и Дебора почувствовала, как тяжелая тишина и настороженность опускаются на комнату. Неужели Александра так и не рассталась с надеждой, что отец не был тем шутом, каким казался? Не рассталась, несмотря на стыд и неловкость? Вероятно, потому-то она и позволила Деборе посмотреть бумаги, которые не стала бы читать сама.

Дебора посмотрела на женщину, борющуюся со своими чувствами, и порадовалась, что может быть честной.

— Да, — сказала она наконец, — я не считаю, что он был сумасшедшим. Я считаю... — Она помедлила, все еще удивляясь новой идее. — Я считаю, он был прав.

Плотину прорвало, и Александра заплакала о себе и об умершем отце.

Так что теперь она знала. Время от времени у Деборы возникало ощущение, что она на ложном пути, что во всей этой истории какая-то неувязка, и теперь она знала почему. Археология здесь действительно ни при чем — за исключением того, что нацисты вообразили себя новыми греками. Гитлер, ведя свою ксенофобскую войну против низших народов, полагал себя новым Агамемноном, и когда эта война закончилась, а он покончил с собой, то захотел лежать в роскоши, подобно древнегреческим царям.

Дебора вспомнила разговор с микенским кузнецом о знаменитых нацистах, приезжавших на раскопки, мясниках и безумцах вроде Гиммлера и Геббельса, которые считали Шлимана тевтонским сверхчеловеком — отчасти потому, что он раскопал других сверхлюдей, героев армии Агамемнона. Во всем этом был какой-то извращенный смысл. Наверное, именно поэтому Гитлер так хотел провести в 1936 году Олимпийские игры в Берлине: он верил, что это право Германии как наследницы древних греков. До того как отправиться в аэропорт, она пролистала в московском книжном магазине книгу о фашистской эстетике. Бралась Дебора за книгу с некоторым страхом, боясь увидеть картины дикости и упадка; действительность оказалась противоположной. Нацистское искусство было сдержанным, классическим, избегало абстрактности и экспрессионизма и тяготело к консерватизму. Больше всего они любили искусство и архитектуру Древней Греции. В книге было полно планов зданий — многие нарисованы самим Гитлером, — похожих па афинский Парфенон, и статуй, явно сделанных по образцу или скопированных с классических оригиналов. Даже арийская политическая «философия» уходила корнями в греко-римскую эстетику — в националистическую, этноцентрическую и расистскую ее версию, гласившую, что упадок классического мира был прямым следствием расового смешения. Нацисты верили, что, очищаясь от «низших» народов, восстанавливают золотой век, примером которого служили искусство и культура Древней Греции.

И потому они украсили смертное ложе вождя погребальными дарами Агамемнона, отдавая должное его истинно античному достоинству и имперским амбициям, но предметы — не важно, знали ли нацисты, что это подделки, — служили лишь внешними атрибутами. Важно было тело.

В бумагах Волошинова не было и намека на возможность, что Гитлер не умер в бункере. Все крутилось вокруг теории, что настоящий труп ускользнул от русских, а не вокруг старой идеи Сталина, что живой фюрер, возможно, гуляет на свободе. Видимо, факты опровергали этот домысел, получивший на время довольно широкое распространение. Но отсюда следовал еще один вопрос. Почему, когда земля уже горела у них под ногами, нацисты стремились сохранить тело своего вождя — вождя, планы которого потерпели неудачу и который уже был мертв?

Для следующего раза, мрачно произнес голос у нее в голове.

Это не просто труп. Это икона, памятник вроде тела Ленина, покоящегося возле Кремлевской стены многие годы после того, как общественный строй, за создание которого он боролся, рухнул. Символ. Какие бы мотивы ни были у русских, уничтоживших похороненные в Магдебурге останки, они знали, что мученик лишь немногим менее опасен, чем живой человек. Самые его кости способны стать вдохновляющей идеей для нацистов...

Ладно, так что же было дальше?

Тело какого-то двойника оставили русским для идентификации, но по дороге в Швейцарию настоящее тело Гитлера — во всем его микенском убранстве — перехватила воинская часть, наиболее явно противостоящая всему, что олицетворял Гитлер: укомплектованный только чернокожими танковый батальон.

Ирония?

Наверное, если бы находка осталась с ними, история на этом и закончилась, но нацистская Германия не обладала монополией на расизм.

— Дичь какая-то, — вслух произнесла Дебора.

Именно это отец Тони сказал своему водителю, Томасу Моррису, о том, что увидел в ящике. «Дичь какая-то».

Наверное, Гитлер, обряженный, как Агамемнон, подходил под определение «дичь».