Маска и душа

Я считаю знаменательнымъ и для русской жизни въ высокой степени типичнымъ, что къ пѣнiю меня поощряли простые мастеровые русскiе люди, и что первое мое прiобщенiе къ пѣснѣ произошло въ русской церкви, въ церковномъ хорѣ. Между этими двумя фактами есть глубокая внутренняя связь. Вѣдь, вотъ, руссiе люди поютъ пѣсню съ самаго рожденiя. Отъ колыбели, отъ пеленокъ. Поютъ всегда. По крайней мѣрѣ, такъ это было въ дни моего отрочества. Народъ, который страдалъ въ темныхъ глубинахъ жизни, пѣлъ страдальческiя и до отчаянiя веселыя пѣсни. Что случилось съ нимъ, что онъ пѣсни эти забылъ и запѣлъ частушку, эту удручающую, эту невыносимую и бездарную пошлость? Стало ли ему лучше жить на бѣломъ свѣтѣ или же, наоборотъ, онъ потерялъ всякую надежду на лучшее и застрялъ въ промежуткѣ между надеждой и отчаянiемъ на этомъ проклятомъ чортовомъ мосту? Ужъ не фабрика ли тутъ виновата, не резиновыя ли блестящiя калоши, не шерстяной ли шарфъ, ни съ того ни съ сего окутывающiй шею въ яркiй лѣтнiй день, когда такъ хорошо поютъ птицы? Не корсетъ ли, надѣваемый поверхъ платья сельскими модницами? Или это проклятая нѣмецкая гармоника, которую съ такою любовью держитъ подмышкой человѣкъ какого нибудь цеха въ день отдыха? Этого объяснить не берусь. Знаю только, что эта частушка — не пѣсня, а сорока, и даже не натуральная, а похабно озорникомъ раскрашенная. А какъ хорошо пѣли! Пѣли въ полѣ, пѣли на сѣновалахъ, на рѣчкахъ, у ручьевъ, въ лѣсахъ и за лучиной. Одержимъ былъ пѣсней русскiй народъ, и великая въ немъ бродила пѣсенная хмѣль…

Сидятъ сапожнички какiе нибудь и дуютъ водку. Сквернословятъ, лаются. И вдругъ вотъ заходятъ, заходятъ сапожнички мои, забудутъ брань и драку, забудутъ тяжесть лютой жизни, къ которой они пришиты, какъ дратвой… Перекидывая съ плеча на плечо фуляровый платокъ, за отсутствiемъ въ зимнюю пору цвѣтовъ замѣняющiй вьюнъ-вѣнокъ, заходятъ и поютъ:

Со вьюномъ я хожу,Съ золотымъ я хожу,Положу я вьюнъ на правое плечо,А со праваго на лѣвое плечо.Черезъ вьюнъ взгляну зазнобушкѣ въ лицо.

Приходи-ка ты, зазноба, на крыльцо,На крылечушко тесовенькое,Для тебя строено новенькое…

И поется это съ такимъ сердцемъ и душей, что и не замѣчается, что зазнобушка-то нечаянно — горбатенькая… Горбатаго могила исправитъ; а я скажу — и пѣсня…

А кто не помнитъ, какъ въ простой народной школѣ мы всѣ, мальчишки, незатейливо затягивали хоромъ какимъ нибудь учителемъ на пѣсню переведенныя, чудесныя слова Пушкина:

Сквозь волнистые туманыПробирается луна,На печальныя поляны

Льетъ печальный свѣтъ она…

Безмолвными кажутся наши дорогiя печальныя поляны, особенно въ зимнюю пору, но неслышно поютъ эти поляны и подпеваетъ имъ печальная луна. Чѣмъ же согрѣться человѣку въ волнистыхъ туманахъ печальныхъ полянъ въ зимнюю пору? Вотъ тутъ, кажется мнѣ, и родилась народная пѣсня, которая согрѣвала и сердце, и душу. А развѣ тусклая даль этихъ равнинъ не будила воображенiя, безъ котораго никакая пѣсня и не родится, не плела легендъ и не обвивала ими русскую пѣсню?

На ельничке да на березничкѣДа на частомъ горькомъ осинничкѣХодить воронъ-конь,Три дня не поенный,А какъ на травушкѣ да на муравушкѣ

Лежитъ молодецъ сквозь прострѣленный…

Но не все грустно на безконечныхъ россiйскихъ полянахъ. Много тамъ и птицъ прилетаетъ, и ярче, кажется мнѣ, свѣтитъ солнышко весною, когда растаяли снѣга, и сильнѣе чувствуется радость весны, чѣмъ въ самыхъ теплыхъ странахъ. А если это такъ, то какъ же не зарядиться на тройкѣ и не запѣть:

Эхъ, вдоль по Питерской!..

И какъ же не улыбнуться до ушей надъ кумомъ, который кумѣ своей отъ сердца притащитъ судака:

Чтобы юшка была,А чтобъ съ юшечкойИ петрушечка,А съ петрушечкой

Цѣловала чтобъ покрѣпче,Мила душечка.

Отъ природы, отъ быта русская пѣсня, и отъ любви. Вѣдь, любовь — пѣсня. У Пушкина:

…Изъ наслажденiй жизниОдной любви музыка уступаетъ,Но и любовь — мелодiя.

Русская любовь поетъ и на зарѣ, и въ темныя пасмурныя ночи. И въ эти пасмурныя ночи, вечера и дни, когда стоить туманъ, и окна, крыши, тумбочки и деревья покрыты инеемъ, вдругъ огромнымъ, нескладнымъ голосомъ рявкнетъ въ отвѣтъ пѣснѣ большой колоколъ. Дрогнетъ сумракъ, и прольется къ сердцу дѣйствительно какой-то благовѣстъ.