Маска Лафатера

Господин Шикеданц любезно предоставил мне свежий номер «Новейших известий Вюлишхайма». На странице, посвященной культуре — рядом с угрожающим известием, что финансирование реставрации галереи в старом городе может быть прервано, — крупным буквами шрифтом набрано торжественное объявление о моей грядущей лекции. Старое фото, под ним — краткая биография. Кстати, что касается перечня моих публикаций, его не преминули снабдить несколькими ошибками.

Вторую половину дня я провел за подготовкой к достославному выступлению. То есть с глубоким вздохом взялся за «Кочевников расставаний» и еще раз, фраза за фразой, пробежался по тексту, отметил некоторые щекотливые слова, расстановку особых акцентов и так далее. Кое-где поставил на полях восклицательные знаки; это были места, которые при пробном чтении показались мне жидковатыми.

Затем я еще немного попозировал перед зеркалом в ванной и подретушировал свою внешность. Я также перепробовал несколько выражений лица, ни одно из которых, впрочем, не годилось для роли «осеннего стипендиата».

Почувствовав, что сыт этим занятием по горло, я немного прогулялся. Точнее сказать, мерил быстрыми шагами дорожки вокруг замка.

Не все они были вымощены. По возвращении в «курятник» пришлось заново отполировать ботинки. В поисках обувной щетки я обнаружил на верхней полке кладовки полбутылки вина, уже успевшего превратиться в уксус; это вновь пробудило во мне раздумья о судьбе художника, и они не покидали меня, пока я брился.

Под жужжание бритвы вспомнилась мне и кошка, я тут же сделал себе соответствующую пометку к теме «Лики животных» в папке о Лафатере: «Удавалось ли тебе когда-нибудь спокойно заглянуть в глаза обезьяне? Нет? Я знаю почему. Тебе страшно».

Глава пятая

Я ощущал взгляды публики на своем затылке.

Бургомистр как раз освободил трибуну и кивнул мне. Стакан воды поспешили поменять.

Я встал и пошел вперед. Аплодисменты не стихали. На полпути встретил бургомистра. Короткое рукопожатие, затем я быстро взбежал на сцену по маленькой лесенке. Блеклые цветы у подножия трибуны не столько украшали ее, сколько уподобляли происходящее некой траурной церемонии. Я положил книгу и отпил из стакана большой глоток.

Вначале у меня мелькнула мысль, не стоит ли мне вскользь сослаться на речь бургомистра. Сказанное им о Вюлишхайме — что большинству населения страны он известен исключительно как «Вюлишхаймский треугольник», в основном, увы, из сообщений об авариях и пробках в разгар отпусков, а отнюдь не благодаря его культурно-историческим традициям — могло бы стать неплохим отправным пунктом.

Но я все же оставил эту идею. Просто повернулся к бургомистру со словами:

— Благодарю вас.

Потом отвесил легкий поклон и начал.

Чтение шло удачно; я был доволен и воодушевлялся все больше. Время от времени и смешки раздавались. Я же улыбался, наслаждаясь вниманием аудитории. Даже в том месте, при чтении которого мне на глаза обычно самым непостижимым образом наворачиваются слезы, на сей раз все обошлось, я миновал его с совершенно сухим взором.

После чтения пришлось раздавать автографы. Издательство прислало целый ящик книг. Продавщица срывала с них предохранительую пленку и клала передо мной экземпляры в раскрытом виде. Я быстренько один за другой ставил подписи.

Заминка случилась только один раз. Какая-то пожилая дама попросила меня сделать надпись: «Для Вилли к 70-летию». Я сплоховал: почерк у меня прескверный, в результате страница украсилась корявым росчерком, где ничего не разберешь, кроме цифры «70». Явно растроганная, дама поблагодарила меня за именное посвящение.

— Но как же иначе! — вскричал я, словно мы с Вилли были старыми, неразлучными друзьями, чуть ли не единокровными братьями.

Когда стопка книг была обработана, ко мне подошел господин Ваннзик, бургомистр. В малом зале ратуши еще намечался прием для избранных гостей.

Вступив в пиршественный зал, я перво-наперво окинул стол орлиным взором, задержав его на бутербродах с семгой. Разговоры сотрудников витали вокруг, не задевая меня; в тот миг все мое внимание сосредоточилось на овальном серебряном блюде с вожделенными бутербродами. После трудов праведных меня посещает легкое чувство голода, при надобности я, впрочем, могу без особого труда совладать с ним.

Моя позиция относительно стола была не так уж плоха, и я подбирался к нему все ближе, повинуясь зову нежно-розовых кусочков филе, белоснежных шапочек хрена со взбитыми сливками, обсыпанных укропом и обложенных дольками лимона, и стоило мне очутиться на расстоянии последнего, решающего шага от еды, непременно находился кто-то, кто преграждал мне путь («Что же вы стоите здесь в полном одиночестве?»), норовя втянуть меня в глубокомысленную беседу о современной литературе, Вюлишхайме, его достопримечательностях или еще о чем-нибудь в этом роде.

Я терпеливо слушал, не спуская, однако, глаз с бутербродов.