Маска Локи

— Не сметь! — приказал Жерар сквозь зубы. — Лучше точный удар меча, чем дюжина плохо пущенных стрел.

Те, кто слышали его, затихли. Шепот прекратился.

Через некоторое время кто-то рядом сказал мягко:

— Сегодня вечером, друзья, мы разобьем палатки на небесах.

— На берегу реки… — отозвался его невидимый товарищ.

Наступила тишина.

— Лучше бы ты не говорил про воду, — процедил кто-то поодаль.

— О, хоть бы каплю! — простонал другой голос.

Этому стону не суждено было продолжиться, ибо сарацинские палачи уже стояли над ними и — вжик, вжик…

Саладин взобрался на шаткую гору подушек и попытался устроиться там поудобнее. Он поерзал, перенося свой вес из стороны в сторону и проверяя устойчивость сооружения, чтобы потом не свалиться в самый неподходящий момент. Но гора, сложенная не менее искусно, чем фараоновы пирамиды, оказалась достаточно надежной.

Саладин привык иметь дело с более цивилизованными противниками, которые соблюдали должный этикет даже после поражения, даже измученные жарой и жаждой. Пленный мусульманский шейх знает, что в шатер победителя надобно вползать на коленях, на коленях и локтях, даже на животе, если нужно, голову держать как можно ниже, а поза должна выражать полную покорность полководцу, захватившему его. Но эти христианские аристократы не знают правил приличия. Они войдут в шатер прямо и будут стоять во весь рост, словно это они сегодня победители.

Его приверженцам непозволительно лицезреть подобное унижение вождя. Для того-то и была сооружена пирамида подушек.

Но все оказалось напрасно.

Король Гай не вошел в шатер сам, его внесли за руки и за ноги четыре сарацинских богатыря. Остальные аристократы следовали за своим распростертым королем. Они шли прямо, но с низко опущенными головами.

— Он мертв? — спросил Саладин.

— Нет, господин. На него напала лихорадка от жары. Он бредит.

Гай, Латинский король Иерусалима, лежал на ковре перед горой подушек, словно груда старого тряпья. Ноги у него дергались, руки блуждали по ковру; глаза совсем закатились. Остальные знатные рыцари — среди них Саладин приметил тонкие кошачьи черты Рейнальда де Шатильона — отпрянули от своего короля, опасаясь, что он умирает. Так оно, впрочем, и было.

— Принесите королю освежиться, — приказал Саладин.

Визирь сам поднес чашу розовой воды, охлажденной снегом, который доставляли с гор в бочках, закутанных в меха. Мустафа встал на колени подле головы короля и, смочив конец своего кушака, положил его на пылающий лоб Гая. Прохлада придала некую осмысленность взгляду короля, и он прекратил дергаться. Когда рот его раскрылся, Мустафа поднес край чаши к губам и налил несколько капель на язык, обложенный и потрескавшийся, как шкура дохлой лошади, пролежавшей в пустыне пару месяцев.

Король Гай поднял руки и вцепился в чашу, определенно намереваясь вылить всю воду себе в глотку. Но Мустафа держал чашу крепко. Когда же, наконец, король осознал, как приятно пить маленькими глотками, Мустафа отдал ему сосуд. Визирь поклонился Саладину и отступил назад.

Приподнявшись на локте Гай жадно пил. Утолив жажду, он впервые осмысленно огляделся. Он увидел остальных французских дворян, стоявших как побитые собаки, в распухшими языками, свисающими поверх бород. Какие-то остатки государственной ответственности побудили его поднять чашу, предлагая ее товарищам по несчастью.

Первым схватил сосуд Рейнальд де Шатильон. Этот человек, самопровозглашенный принц Антиохии, утопил мусульманских паломников в Медине, сжег христианские церкви на Кипре, предложил обесчестить сестру Саладина и намеревался разбросать кости Пророка. Трясущимися руками он поднес чашу к губам — он принимал освежающий напиток как гость в шатре Саладина!

— Остановись! — Саладин почувствовал как лицо его морщится и искажается бешенством, с которым разум не в силах совладать. Он скатился вниз с горы подушек и встал перед пленниками. «Так не должно быть!»

Король Гай смотрел вверх с изумленным, почти страдальческим выражением на глуповатом лице.

Рейнальд, с бороды которого капала розовая вода, ответил Саладину улыбкой, больше походившей на глумливую усмешку.

Красноватая дымка заволокла все перед глазами сарацинского генерала. Полуослепший от гнева, он повернулся к Мустафе.

— Объясни королю Гаю, что это он — а не я — оказал такое гостеприимство нашему врагу.

Мустафа бросился вперед, упал на колени перед королем и открыл было рот. Но простого объяснения было мало. С точностью, выработанной годами упражнений в воинском мастерстве, он выбил чашу из рук Рейнальда, сломав при этом ему палец. Вода забрызгала остальных христианских дворян, а край летящей чаши разрезал одному из них бровь.

Рейнальд, теперь с открытой издевкой, протянул к Саладину поврежденную руку. «Это тебе твой драгоценный Магомет приказал сделать?» — и голос был такой насмешливый, дразнящий…

Не раздумывая, Саладин выхватил свой меч из гибкой дамасской стали и одним легким движением описал в воздухе сверкнувшую петлю.