Маска Локи

Словно готовясь к предстоящему испытанию, мое подсознание услужливо высыпало калейдоскоп снов. Из-за бензоколонки в какой-то дикой глуши выглянул Малыш Уилли Мэтьюс, предупредил меня, что следующий полет в самолете добром не кончится, и превратился в медведя. Кора, раздевшись, чтобы легче было залезть в мой домашний компьютер и починить его, объявила, что на самом деле она — моя мать. А когда я — во сне, разумеется, — пришел в кабинет психиатра, в засаде за столом меня поджидало толстое черное чудище.

Настоящий психиатр, с которым я встретился, в подобающее время проснувшись, побрившись и позавтракав, оказался вовсе не таким страшным. Доктор Даггетт был радушным обаятельным мужчиной лет сорока, невысокого роста, скорее плотно сколоченным, чем полным, — этакий лощеный хоббит, увеличенный в размере.

Пока у нас шел ни к чему не обязывающий разговор о причинах, побудивших меня к нему обратиться, Даггетт с непроницаемым лицом профессионального картежника изучал лежащую перед ним на столе медицинскую анкету, которую я только что заполнил. Собственно, изучать там было нечего. Насколько мне известно, всю жизнь я был до отвращения здоров.

Доктор передал анкету медсестре для введения в компьютер, а сам уставился мне в глаза, подсвечивая маленькой лампочкой. Он поинтересовался, часто ли мучают меня головные боли, а я мог припомнить лишь недавний приступ в плавучем доме. Даггетт проверил мои рефлексы, координацию движений и артериальное давление. Наконец усадил меня на неудобный стул и развернул над спинкой и моей головой стереотактическую раму, а сестра вкатила аппарат КОГ-ЯМР (компьютеризованная осевая голография посредством ядерно-магнитного резонанса) для сканирования мозга. В отличие от рентгеноскопии новая методика, появившаяся в последние годы, давала голографическое изображение исследуемого органа — вне поля вашего зрения, если вы брезгливы, и на виду, если вас от этого не тошнит.

К счастью, мой психиатр оказался современных взглядов, а я — не из брезгливых. Сначала он рассматривал изображение за складным экранчиком, но по моей просьбе его убрал.

Серо-розовый цветок на толстой ножке (прежде никогда не приходилось лицезреть собственный мозг). Весьма хрупкий на вид. Вот, значит, каков я — «заколдованный ткацкий станок» по Шеррингтону, где неустанно ткут сознание миллиарды клеток? Или радиостанция, материализующая душу? Или «компьютер из плоти» Минского? Или...

Как бы то ни было, Даггетт оборвал мои размышления, вынув изо рта Трубку и пользуясь ею как указкой.

— В височной доле, похоже, шрам, — заявил он. — Однако аккуратный. Любопытно... Судороги случаются?

— Насколько я знаю, нет.

— Не замечали по утрам прикуса языка, самопроизвольного мочеиспускания, болей в мышцах?

— Нет.

Даггетт ткнул трубкой в изображение, и я невольно поморщился.

— Возможно, гиппокамп... — заметил он. — Повреждения в этой области могут сказываться на памяти самым невероятным образом, но... — Доктор замолчал и что-то подрегулировал в аппаратуре. — Расскажите-ка мне подробнее о вашей поездке в Мичиган... Вот! Что ж, внешне гиппокамп в порядке... Давайте, говорите.

Он продолжал измываться над изображением моего мозга, а я излагал все связанное со злополучной поездкой. Кора была рядом, чтобы подтвердить, что по крайней мере эти воспоминания — не ложные.

Наконец доктор щелкнул тумблером, и парящий в воздухе мозг исчез. Мне даже стало не по себе.

— Я бы хотел попробовать гипноз, — сказал Даггетт. — Не возражаете?

Впрочем, времени возражать он не дал — признак того, полагаю, что мой случай его заинтересовал.

— Вас раньше гипнотизировали?

— Никогда.

— Тогда давайте устроимся поудобнее.

Даггетт высвободил меня из рамы и, подведя к мягкому креслу, откинул его спинку чуть ли не до горизонтального положения. Аппаратура в кресле определила ритмы моего мозга, подстроила под некоторые из них свое собственное слабое излучение и стала постепенно наращивать мощность, вызывая в то же время тончайшие изменения. Я словно чувствовал деятельность компьютера, управлявшего этим устройством. Волны текли через меня, как вода, а потом внутри головы вспыхнул белый шум, и я потерял сознание.

— Как ваше самочувствие? — Надо мной нависало профессионально внимательное лицо доктора Даггетта. Рядом, выглядывая из-за его плеча, стояла Кора.

— Полагаю, неплохо, — отозвался я, промаргиваясь и потягиваясь. Мне казалось, что я спал очень долго и при этом видел сны — из тех, что немедленно бледнеют и ускользают, когда пытаешься их-осознать.

— Что вы помните о Багдаде? — спросил Даггетт.

У меня все еще сохранялось два набора воспоминаний: город, который я действительно видел, и уже изрядно потускневший, будто призрачный Багдад, какой якобы я запомнил с детства. И теперь за почти неосязаемой пеленой ощущалась некая другая реальность, какие-то движущиеся за занавесью тени. Какие — пока я определить не мог. И сказал об этом доктору.