Маска ночи

– И мастер Шекспир тоже?

– Да, он играл монаха.

– Того, что умер?

– То был другой актер. Или, скорее, не совсем актер, а доктор Ферн. Когда его не смогли найти во время перерыва, Шекспир взял на себя его роль.

– А что, мастер Шекспир был неподалеку в это время?

– Ну да, – ответил я, не зная, куда это все вело, остерегаясь ловушки.

– Вы подтверждаете, что он был там?

– Это зал суда?

– Пока нет, – ответил Давенант.

– Вы знаете, что Шекспир – один из наших пайщиков. Он присматривает за нами, даже когда не играет.

– Играет… хм, – пробормотал хозяин гостиницы.

– Извините меня, мастер Давенант, но я как раз направлялся к себе. Я устал, и это был не самый хороший день.

– Конечно, мастер…

Нас уже представляли друг другу в мой первый вечер в городе, когда Шекспир и я сидели и пили за столом не более чем в нескольких ярдах от этих ступенек. Я не собирался напоминать об этом Давенанту, но, поскольку выбора у меня не было, назвал ему свое имя еще раз. Он отодвинулся в сторону, чтобы дать мне пройти, затем внезапно подошел ко мне так близко, что мы почти стукнулись грудью.

– Я важный человек в этом городе, мастер Ревилл. Я винодел и торговец. Мое слово имеет вес.

– Я в этом не сомневаюсь, сэр, – ответил я и проскользнул мимо него через главную залу «Таверны» на улицу.

Была холодная, темная ночь – и события этого дня делали ее еще темнее. Я прошел несколько шагов вверх по Корнмаркет, пересек двор «Золотого креста» (где была сцена, выглядевшая пустой и брошенной), мимо коридора, где нашли тело Ферна, и поднялся по лестнице в свою густонаселенную квартиру.

Я снял туфли и долго ходил беспокойно по комнате в одних чулках, будучи не в состоянии лечь и уснуть сразу. Слишком много было тревожных раздумий и вопросов.

Судя по звукам, большинство моих товарищей уже спали – у них тоже выдался долгий, тяжелый день. В дальнем углу комнаты было окно, выходившее на лабиринт узких улочек и закоулков позади «Золотого креста». Дома с каждой их стороны нависали над аллеями, склонившись друг к другу так, что их верхние этажи почти соприкасались. В одной из комнат, расположенной под углом к нашей, мерцала свеча, и в ее свете, мне показалось, я снова увидел этих зловещих монахов. Две покрытые капюшонами головы и клювы, шевелившиеся в сумраке. Птицы-монахи. Монахи-птицы. Мне стало холодно, я потер глаза, но, когда я взглянул снова, все уже исчезло, даже призрачный свет свечи.

Я заполз в кровать, убеждая себя, что устал и глаза мои сыграли надо мной шутку, пытаясь разумными доводами прогнать страх.

Этот день предоставил гораздо больше пищи для размышлений и разумных доводов. Оказавшись в кровати, которую я делил с Лоренсом Сэвиджем, крепко спавшим рядом, я принялся вновь и вновь прокручивать в голове последние двенадцать часов – как корова жует свою жвачку, хотя и без того удовольствия, что получает корова. Думал я не только о внезапной смерти Хью Ферна и всяческих подозрениях, которые она вызывала. Думал я также о своих недавних встречах с Шекспиром и Джеком Давенантом.

Мой замысел собирать кусочки и крупицы жизни Шекспира уже давным-давно ушел в небытие. Тогда все это казалось так просто. Мне следовало бы помнить, что правда скользка как угорь. Я уже слышал противоречивые истории о браконьерстве, когда Шекспир сначала как будто признался в юношеских проделках, а Хью Ферн затем отрицал, что имел с этим что-либо общее.

То же сомнение закрадывалось и по поводу того, что можно назвать другой разновидностью браконьерства, – связи Шекспира и Джейн Давенант. Спешное появление сочинителя в одной рубашке во время перерыва в сопровождении жены хозяина «Таверны». Разыгрывали ли они иного рода пьесу, лишь для двоих? Может, это Шекспир, а не Дик Бербедж был нашим полуденным Ромео, с Джейн Давенант в роли Джульетты далеко не первой молодости? И еще стоило принять во внимание явно дурную славу госпожи Давенант в Оксфорде, эти слухи о наставлении рогов, болтовню конюха о цыганках и игре в веревочку. В странной манере задавал свои вопросы кабатчик, спрашивая, был ли Шекспир один у себя в комнате. Но разве он не сказал также о Шекспире: «Я люблю этого человека»?

Сам Шекспир предостерегал меня против поспешных выводов. Не потому ли, что выводы действительно были – и довольно очевидные, а он хотел предупредить мои подозрения? Была ли это уловка? То же можно сказать и о его советах не доверять всему, что видишь или слышишь. Не верь даже своим чувствам.

А распространялось ли это недоверие себе на смерть Хью Ферна? Если верить своим глазам, она походила на самоубийство. (Хотя некий внутренний голос говорил мне другое.)