Маски

Его лицо. Натали задержала дыхание, чтобы дать ему волю в вопле. Лицо Стюарта постарело, изменилось, устало. Впалые глазницы, выпяченные скулы — некрасив.

После долгих и тщетных поисков она наконец обрела свой голос и нашла слова, подходящие к своему ошеломленному состоянию.

— Она здесь, Стюарт. Прямо перед тобой.

У него аж глаза на лоб полезли.

— Натали…

Он сделал шаг, остановился и действительно увидел ее. Холодные жесткие черты ее лица, застывшие от арктического всплеска неистового, нещадного увядания. Зеленые глаза горят, словно изумруды в снегу.

Наверное, земля сделала десяток витков вокруг солнца, луна накрутила обороты по звездному небу, и настенные часы нарубили секунды, словно старомодный мясник, маятником вместо топора. Следующая минута оказалась невыносимо долгой, невероятно тягучей. Они попали в эмоциональный вакуум.

Затем на его изможденном лице возникло выражение. Бросив камушек в глубокий пруд, видишь, как по воде кругами разбегается рябь, чтобы выплеснуться на далекие берега, волна за волной. Его лицо было тем прудом. Ее лик упал в молчаливые глубины, и по его лицу пробежала рябь. Узнавание. Изумление. Одно за другим. Признание. Жалость. Облегчение.

Облегчение. Сильнее всего его лицо, глаза, губы, темные брови выражали одно — облегчение!

Он изучал ее лицо сверху вниз, вдоль и поперек, по окружности, в диаметре, по массе, плотности, весу и растяжению! Когда же, черт возьми, он прекратит пялиться и получать УДОВОЛЬСТВИЕ от увиденного? В мыслях она дрожала и всхлипывала.

— О Натали, — сказал он, наконец нарушив молчание.

Он приблизился к ней.

— Натали, как давно мы не встречались. Я так рад тебя снова видеть.

Его руки обняли ее. Она стояла в оцепенении, не в силах шевельнуться; хотела, но не находила реакции на требование своего вопиющего разума. Она видела, как его лицо наклоняется к ее шее для традиционного поцелуя — это старческое, передразнивающее лицо чужака! И ладонь насмешливо похлопывает ее по лицу. Ее лицу!

— Натали, Натали, как же я рад тебя видеть!

— Зато я не рада тебя видеть! — мысленно кричала она. — О боже, я-то надеялась его сразить, а это он сразил меня. Это его лицо, искаженное болезнью, поразило меня!

Он неуклюже обнимал ее, и она заплакала.

— Ну, ладно, ладно, Натали. Я уже дома. Навсегда.

— С чего ты взял, что я плачу? — безмолвно вскричала она. — Из-за тебя? Ну, уж дудки! Я тебя ненавижу! Я могла бы оставить свое лицо молодым и подвижным, улыбчивым и миловидным. Миловидным, чтобы раздавить тебя, миловидным, чтобы издеваться над тобой. Когда я узнала, что ты возвращаешься навсегда, я захотела дать тебе то, что ты дал мне. Я боялась, как бы мое лицо не выдало малейшего доброго чувства к тебе. Я не доверяла предательским лицевым мышцам. Я велела их притянуть, привязать, приковать к кости, чтобы я уже никогда не улыбнулась тебе, не посмотрела на тебя без ненависти или мстительности. Я думала, это будет достойной расплатой за все годы твоего отсутствия. Как было бы легко оставить лицо в своем первоначальном виде. Ты, со своей истлевшей привлекательностью, был бы исхлестан и выпорот моей красотой. Но я думала, что ты все еще хорош собой. Теперь же этой операцией я просто ублажила тебя. Тебе льстит, что я не вполне состарилась. Ты думаешь, это сделали годы. Ты не знаешь про латки из овечьих кишок на моих щеках, про скальпели, искромсавшие мою красоту, про венец и стерильный нимб из повязок на моей голове! Я, сама того не ведая, утешила тебя своей уродливой метаморфозой. А я этого не хочу, нет, мне тошно от одной только мысли, что я тебе подыграла с помощью моего замысла, который так безумно провалился!

— Ладно, ладно, — твердил он. — Не плачь, Натали. Не плачь. Незачем плакать.

Незачем плакать? Если бы ты только знал, Стюарт.

Она вдруг прильнула к нему — не потому что ей захотелось, а чтобы не упасть в обморок; ей понадобилась опора, не важно какая, мраморный столб или Стюарт Бенджамин…

Она неожиданно осознала в тот миг, как ей расквитаться со Стюартом. Никакой надежды на ее внешность. Ее уродство умиротворяло его. Два сапога пара! В беде с кем только не поведешься.

— Стюарт, теперь я тебе нужна? Раз и навсегда? Я твой костыль. Что бы ты делал без меня, Стюарт? Ничего. Сгинул бы. Вот теперь-то я тебе нужна! Забавно. Куда же я подевала свой пистолет?

За ужином они сидели у длинного стола. Он на одном конце, она на противоположном. Над ними хрустальные люстры, между ними хрустальные канделябры. Длинный стол разделял их, как долгие годы.

Трапеза была безмолвной. То, что он хотел сказать, он, очевидно, не мог облечь в слова. А ее скомканная ярость была так велика, что она не могла есть. Может, она хотела обрушиться на него с гневными речами, а может, нет. Может…

Но по мере того, как ужин продолжался, и ложки тихо описывали в воздухе дуги, одни блюда сменялись другими, ее мелкая нервная дрожь несколько улеглась. Ее челюсти разжались, пальцы размялись, и в мягком освещении комнаты ее вдруг охватил ужас.

Ибо в комнате находилось еще нечто.

Натали неожиданно сказала: