Масонерия и машинерия (сборник)

Потребитель «массового общества» уже утратил биологические инстинкты борьбы за выживание, но еще не приобрел разума, достаточного для планетарной функции ноосферы.

Личная безопасность и комфорт потребителя с развитием техники возрастали, а безопасность для природы с его стороны – катастрофически снижалась. Фрумеросфера лимитрофна: главная функция ее – постоянный поиск новых лимитрофов, за счет которых можно организовать потребление.

Вообще-то коммунизм, нацизм и капитализм – это одна и та же фрумеросфера, лишь внешне, по политическим моментам отличающаяся в своих явлениях и преломлениях. Задача расширения потребления массами решается в коммунизме, нацизме и капитализме разными путями. Вспомним красного футуролога, именитого писателя-фантаста и убежденного коммуниста А. Беляева, который упоенно описывал мечту 20-х годов: стремительное истребление джунглей на огромных пространствах и появление вместо них «чистых просторов пашни», по которым ведут трактора «улыбающиеся белозубые негры». При этом экологический ущерб истребления джунглей не только не учитывался, но даже и вообще не рассматривался. А знаменитая фраза Мичурина «Мы не можем ждать милостей от природы; взять их у нее – наша задача» стала на десятилетия девизом советской селекции.

Итак, коммунизм переносит потребительскую нагрузку на природу, капитализм – на природу, на бедных (отверженных) и колониальное окружение, нацизм – на «нетитульные» нации. По сути, перед нами три двигателя одного типа, отличные только используемым в них топливом. При всех наших личных симпатиях и антипатиях (не скрою, и мне лично коммунизм симпатичнее нацизма с капитализмом) – мы, как ученые, обязаны сказать во весь голос: фрумеросфера – гримаса истории, и она обречена во всех ее обличьях.

Если главный вопрос для «гражданина ноосферы» – «что еще я могу дать окружающей среде?», то главный вопрос во фрумеросфере – «где (у кого или чего) еще отнять?».

В рамках фрумеросферного мышления коммунистов, капиталистов, нацистов ценность бесконечного роста потребления является абсолютной и непререкаемой. И это тоже одна из особенностей фрумеросферности, пребывания разума в колбе фрумеросферы: неспособность даже поставить вопрос о пользе, хотя бы в некоторых случаях, снижения потребления.

Весь конфликт между атлантизмом и евразийством, капитализмом и социализмом, Западом и СССР строился, по сути, вокруг вопроса: «кто эффективнее наращивает потребление масс». Каждая из сторон спора (не будь Гитлер столь агрессивен – он был бы в споре третьей стороной) доказывала, что именно при ней потребление масс растет быстрее, устойчивее, мощнее. Стороны исторического спора прибегали к шулерству и подделкам самого низкого рода (например, накачивали предметами потребления ФРГ и ГДР – лишь бы доказать оппоненту, что при их «изме» легче и больше массы потребляют). Задача Хрущева «догнать и перегнать Америку» ставилась именно в потребительской сфере. Да и рухнул СССР потому, что его гражданам показалось, что при капитализме потребляют больше, – а спорить с этой «фундаментальной ценностью бытия» в массовом обществе, внутри фрумеросферы нельзя и невозможно.

Философы всех мастей – от писателя М. Булгакова с его профессором Преображенским и Шариковым до Ортеги-и-Гассета с его «восстанием масс» – проявляли в отношении массового общества растущее смутное беспокойство.

Правда, истоки теорий массового общества – отнюдь не ноосферны. Они – в консервативно-романтической критике капитализма идеологами классов, утративших свои сословные привилегии и оплакивающих патриархальный жизненный уклад (Берк, де Местр, консервативные романтики Германии и Франции XIX в.).

Непосредственными предшественниками теорий массового общества были Ницше, утверждавший, что отныне главную роль играет масса, а она преклоняется перед всем заурядным, а также Г. Лебон и Г. Тард, разработавшие концепцию психологии масс. Первым целостным вариантом теорий массового общества был ее «аристократический», или консервативный, вариант, получивший наиболее законченное выражение в книге Х. Ортеги-и-Гассета «Восстание масс».

Вместо того чтобы следовать за элитой (для Ортеги это норматив социально-политической организации), массы рвутся к политической власти, хотя не обладают способностью управлять обществом, они пытаются вытеснить элиту из ее традиционных областей – политики и культуры, что является причиной катаклизмов XX века.

Ортега не сумел понять, что массы рвутся вовсе не к политической власти, которая им по определению недоступна (см., например, «железный закон олигархии») и не в культуру. Массы рвутся к потреблению, которое вчера было доступно только представителям высших слоев, и рвутся, сметая на пути и политическую власть, и культуру.

В 1940–1960-е возникли либерально-критический (Маннгейм, Фромм, Рисмен) и леворадикальный (Миллс) варианты теорий массового общества, которые приобрели значительную популярность в широких кругах западной интеллигенции.