Масоны

- Узнала, что на тебя действительно донес доктор Сверстов, который лично знал одного молодого Тулузова, что Тулузова этого кто-то убил на дороге, отняв у него большие деньги, а также и паспорт, который потом у тебя оказался и с которым ты появился в нашу губернию.

Как ни умел Василий Иваныч скрывать свои душевные ощущения, но при этом покраснел.

- Разве Тулузов один только и был на свете? - воскликнул он. - Говорила ли ты это Марфину?

- Нет, не говорила.

- Но как же главного-то не сказать!

- В голову не пришло; вообще Егор Егорыч говорит, что дело это теперь в руках правительства и что следствие раскроет тут все, что нужно!

- Я без него это знаю и по следствию, конечно, докажу, кто я и откуда. Им меня ни в чем не уличить!

Екатерина Петровна слегка пожала плечами, как бы думая: "тогда о чем же разговаривать", и вслух сказала:

- Егор Егорыч, по его словам, будет очень рад, если ты все это докажешь!

- Рад этому он не будет, это он хитрит, пусть только хоть не мешается в это дело, от которого ему не может быть ни тепло, ни холодно... Просила ты его об этом?

- Просила, но он мне сказал, что если по делу окажется, что ты убийца (на последние слова Екатерина Петровна сделала некоторое ударение), тогда он будет непременно действовать против тебя!

- На беду его, по делу этого никогда не докажется! - проговорил Тулузов, рассмеявшись.

Екатерина Петровна на это ничего не сказала.

- Все это вздор и пустяки! - продолжал тот. - На людей, начинающих возвышаться, всегда возводят множество клевет и сплетен, которые потом, как комары от холода, сразу все пропадают; главное теперь не в том; я имею к тебе еще другую, более серьезную для меня просьбу: продать мне твою эту маленькую деревню Федюхину, в сорок или пятьдесят душ, кажется.

- Это зачем она тебе понадобилась? - спросила Екатерина Петровна недобрым голосом.

- Затем, чтобы иметь своих крепостных людей, которые гораздо вернее, усерднее и преданнее служат, да вдобавок еще и страха больше чувствуют, чем наемные.

- Но зачем я тебе буду продавать эту деревню, когда она и без того крепостная наша! - возразила тем же недобрым тоном Екатерина Петровна.

- Крепостная, но ваша, а не моя, - это большая разница, и люди это очень хорошо понимают.

Екатерина Петровна при этом злобно усмехнулась и проговорила:

- Нет, уж ты можешь покупать себе крепостных крестьян у кого тебе угодно, только не у меня... Я раз навсегда тебе сказала, что ни одной копейки не желаю более проживать из состояния покойного отца.

- Но вы и не проживете, я не дарить вас прошу мне это именье, а продать... Вы не поняли, значит, моих слов.

- И продавать не хочу ни за какие деньги! - повторяла свое Екатерина Петровна.

- Как это глупо! - воскликнул Тулузов.

- По-твоему - глупо, а по-моему - умно, и мне уж наскучило на все глядеть не своими, а твоими глазами.

Тулузов пожал плечами.

- С тобой сегодня говорить нельзя, - сказал он, - рассвирепела от болтовни Марфина, как тигрица, и кидается на всех.

- Ты-то пуще добрый! - воскликнула Екатерина Петровна.

- Хоть и не добрый, но не сумасшедший, по крайней мере! - отозвался насмешливо Тулузов и ушел от жены.

В продолжение всего остального дня супруги не видались больше. Тулузов тотчас же после объяснения с женой уехал куда-то и возвратился домой очень поздно. Екатерина же Петровна в семь часов отправилась в театр, где давали "Гамлета" и где она опять встретилась с Сусанной Николаевной и с Лябьевой, в ложе которых сидел на этот раз и молодой Углаков, не совсем еще, кажется, поправившийся после болезни.

Всею публикой, как это было и в "Жизни игрока", владел Мочалов. На Сусанну Николаевну он произвел еще более сильное впечатление, чем в роли Жоржа де-Жермани: она, почти ни разу не отвернувшись, глядела на сцену, а когда занавес опускался, то на публику. Углаков, не удостоенный таким образом ни одним взглядом, сидел за ее стулом, как скромный школьник. Муза Николаевна тоже чрезвычайно заинтересовалась пьесой, но зато Екатерина Петровна вовсе не обращала никакого внимания на то, что происходило на сцене, и беспрестанно взглядывала на двери ложи, в которой она сидела одна-одинехонька, и только в четвертом антракте рядом с нею появился довольно приятной наружности молодой человек. Первая это заметила Муза Николаевна и, по невольному любопытству, спросила Углакова:

- Вы не знаете, кто этот господин, который сидит в ложе madame Тулузовой, этой дамы-брюнетки, через три ложи от нас?

Углаков небрежно взглянул на названную ему ложу.

- Это один из театральных жен-премьеров. Он тут на месте: madame Тулузова из самых дойных коров теперь в Москве!

Муза Николаевна слегка рассмеялась и погрозила ему пальцем, а Сусанна Николаевна как будто бы и не слыхала ничего из того, о чем они говорили.

VI