Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений

В 1978 году судья Верховного суда Льюис Пауэлл <…> навязал американским корпорациям более значительную роль в определении политики и законов <…> Одновременно он успешно отстаивал в Верховном суде право корпораций финансировать политические партии… С 1994 года действовало Северо-Американское соглашение о свободной торговле [NAFTA], которое подталкивало к аутсорсингу дешевой рабочей силы; в 1999 году были отменены отдельные положения закона Гласса-Стиголла, согласно которому коммерческие банки не могли заниматься инвестиционной деятельностью; в 2000 году был принят Закон о модернизации товарных фьючерсов, который дерегулировал внебиржевые деривативы, — всем этим финансовым институтам предоставлялась полная свобода действий. Безумие дерегулирования было поддержано обеими основными партиями[204].

Эти обвинения оторваны от контекста. Ничего не говорится, например, о том, что Верховный суд просто распространил на корпорации те права, которые давно уже — вполне в духе корпоративизма — были предоставлены профсоюзам, и никто на это не жаловался. NAFTA было шагом к свободной торговле, получившим поддержку многих американцев и европейцев. Также не упоминается, что при легализации внебиржевых деривативов Америка просто пыталась угнаться за структурированными финансовыми продуктами, изобретенными в Италии и проанализированными французскими математиками. Не говорится и о том, что именно американское правительство затянуло банки в субстандартную недвижимость, вместо того чтобы сосредоточиться на инновациях и финансировании государственного дефицита; именно государство увлекло людей идеями потребления и досуга, которые были им не по карману.

Но все это вряд ли имеет значение. Даже если акционеры, кредиторы и собственники состояний в целом обладают сегодня большей политической властью, чем в гэлбрейтовскую эпоху 1950-1960-х годов, взрывной рост корпоративного протекционизма, регулирования и дерегулирования, а также море социального страхования — все это зависело от желания или готовности чиновников и законодателей защищать близкие им интересы, потворствуя отдельным заинтересованным группам в обмен на электоральную и финансовую поддержку. Это система взаимосвязанных частей: корпоративистская система, переходящая от трипартизма, включающего правительство, организованный бизнес и организованную рабочую силу, к бипартизму, в котором рабочий класс лишается части своих связей. Однако систему в конечном счете движет экономико-политическая культура самодовольства и закулисных сделок. Иногда рабочий класс выигрывает, а бизнес проигрывает, а иногда наоборот.

Успех современной экономики в период с середины XIX века по начало 1970-х годов привел к такому воодушевлению, которого не знали предшествующие тысячелетия. Это был триумф современной морали и духа витализма, к которому примешивался античный материализм. Но со временем политики начали пытаться подчинить себе современную экономику, ее культура стала разлагаться, а управленцы попросту ее предали. Хотя миром, как говорил Кейнс, «правят идеи», современный капитализм был новой идеей, которую пока еще мало кто понимал: его этические основания и моральный фундамент не были в достаточной мере развиты. Корпоративизм же был старой идеей, более удобной для многих. Поэтому конкуренция идей в этом столетии не обязательно завершится так же, как и в прошлом. Нам следовало бы знать, что после поразительного развития, длившегося более 100 лет, современный капитализм может ослабеть и оказаться в опасности.

Если мы намерены начать реформу, нам следует на этот раз четко и ясно изложить наши ценности и цели — объяснить, какие карьеры и какая экономическая жизнь наиболее привлекательны, какой тип экономики способен поддерживать хорошую жизнь и как он может обеспечить всеобщую справедливость.

Глава 11

Хорошая жизнь: Аристотель и современность