Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений

Классические защитники капитализма еще со времен меркантилизма стремились найти экономику, которая бы в наименьшей степени вредила тому, что сами они считали благом капитализма — то есть «свободам» и «росту», но не думали о том, чем может быть «справедливая» экономика. С точки зрения некоторых из этих классических защитников, каждый участник получает оплату, равную стоимости его вклада в национальный продукт — точно так же, как если бы каждый работал сам по себе, — поэтому трудно, а может и невозможно, понять, какие моральные претензии одни участники экономики могли бы предъявить к оплате, получаемой другими. Однако эта посылка неверна. Поскольку люди с большей заработной платой (и капиталом) работают с теми, у кого заработная плата невелика, мы понимаем, что существует взаимная выгода

от обмена услугами. Прогрессивисты начала XX века говорили об «общественном излишке», получаемом благодаря сотрудничеству людей в национальной экономике: прирост в производительности, определяемый взаимодействием разнородных факторов производства — труда, земли и капитала, — повышает финансовое вознаграждение едва ли не любого таланта, любого вида земли и любого вида капитала, используемых в рыночной экономике. Кроме того, в современной экономике инновации рождаются чаще и их средняя отдача намного больше, когда разрозненные группы населения сливаются в интегрированную экономику большего масштаба и с большим уровнем внутреннего разнообразия. Без миллионов конечных пользователей новые товары Билла Гейтса не принесли бы ему 50 миллиардов долларов. Следовательно, работники с высокой заработной платой получают выгоду от кооперации с другими и могут субсидировать их без больших потерь для себя. Однако из идеи общественного излишка не следует, вопреки выводам эгалитаристских социалистов, что каждому следует платить одну и ту же почасовую заработную плату. Составить равные ставки заработной платы крайне сложно. (Например, следует ли платить начинающему инноватору по часам, проведенным в гараже?) И даже если бы мы последовали этому эгалитаристскому рецепту, он привел бы к устранению материальных стимулов, которые нужны многим потенциальным инноваторам для того, чтобы они почувствовали желание оставить свои надежные рабочие места и сделать дополнительное усилие, необходимое для инновации.

Некоторые сторонники классического подхода, соглашаясь с тем, что люди с низкой заработной платой приносят выгоду людям с высокой, сразу же переходят к выводу, что люди с высокой заработной платой и высокими доходами посредством своих инвестиций и инноваций сами приносят гораздо большую пользу людям с низкими доходами, повышая занятость и заработную плату. Они не видят причин, по которым первые должны из собственных средств выплачивать субсидии, чтобы люди с низкими доходами получали еще большую выгоду. Однако этот взгляд на рыночную экономику столь же ошибочен, как и предыдущий. Свободный рынок определяет цены, которые выступают сигналами и создают стимулы, служащие эффективности

, — по крайней мере, в общем и целом, — но он не предлагает какой-либо идеи справедливости. Можно выдвинуть социальные или экономические соображения, требующие модификации рыночного механизма за счет субсидий и налогов, которые позволяют переместить часть рыночной заработной платы и занятости в выбранных направлениях. Возникшая в последние десятилетия проблема состоит в том, что существует очень много обоснований и концепций общественных интересов — от утилитаризма и «наибольшего блага» Иеремии Бентама до социалистической идеи социального дивиденда, финансируемого за счет средств государства или конфискаций, и корпоративистских субсидий, направляемых на любые цели, к которым только заинтересованные группы могут склонить законодателей.

Настоящим прорывом стал трактат 1971 года «Теория справедливости» Джона Ролза. Будучи специалистом по моральной философии, он видел проблему в отсутствии такого понятия «справедливости», которое было бы четким и не содержало бы существенных изъянов. Поскольку он писал в неспокойные 1960-е, когда университетские кампусы Америки сотрясала волна протестов, он не мог не заметить острейшую потребность в таком понимании справедливости, на котором можно было бы построить консенсус[228].