Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений

Корпоративизм Муссолини не был, однако, восстановлением контроля частных собственников. Статьей 43 июльского Декрета 1926 года провозглашалось, что «corporazione — это не частное лицо, а

орган государства». Статья 44 добавляла, что «корпоративные органы наделены полномочиями выступать посредниками в спорах, которые могут возникнуть между прикрепленными к ним организациями»[117]

. «Хартия труда» (апрель 1927 года), закрепляя права на частную «собственность», в то же время утверждала право государства вмешиваться даже в процесс найма сотрудников компаниями. Так, итальянское правительство имело все возможности отвергать договоры между работодателями и работниками, пока не получало нужный ему договор, и даже могло диктовать компании кадровую политику. Муссолини заявил об этом праве на вмешательство в своей речи, произнесенной в январе 1934 года, заметив, что это право будет применяться только в тех случаях, когда решения патриотических собственников Италии и работников оказываются непродуманными или несогласованными:

Корпоративная экономика устанавливает порядок в экономике <…> Каким образом следует наводить этот порядок на практике? Посредством самодисциплины различных категорий, которым он важен. И только тогда, когда различные категории не способны прийти к соглашению или же достичь верного равновесия, государство может вмешаться, хотя у государства всегда сохраняется бесспорное право на такое вмешательство, поскольку оно представляет другой аспект этого явления, а именно потребление

[118].

В этом пассаже Муссолини показывает, что он либо наивен, либо циничен. Итальянский корпоративизм с его corporazioni

создавал или усугублял проблемы, которые затем, по его логике, должно было решать правительство. Теоретики корпоративизма, превращая капиталистические отрасли в «ассоциации» работодателей, которые были крупнее и обладали большей ценообразовательной способностью, чем капиталистические картели, и в «синдикаты», которые опять же были больше и в некоторых случаях сильнее традиционных профсоюзов, настолько усиливали монопольную власть многих структур и коалиций, что в конечном счете для ее ограничения требовались обширные и агрессивные действия государства. Однако мы бы поспешили, если бы из этого частичного анализа сделали вывод, что корпоративистские экономики обязательно должны были работать в целом хуже, чем современные экономики, или, по крайней мере, хуже, чем относительно хорошо функционирующие экономики из числа современных.

Эта трехчастная система постепенно вводилась в строй начиная с 1926 года, а полного своего развития достигла к 1935 году. Она представляла собой совершенно новое явление, и высказывания о ней — как одобрительные, так и завистливые — можно найти у Уинстона Черчилля, Джорджа Бернарда Шоу и Джона Мейнарда Кейнса. Вряд ли нужно добавлять, что во второй половине десятилетия Муссолини, завершив свои экономические проекты, перешел к осуществлению имперских планов в Эфиопии и на Адриатике, а затем навсегда опорочил свое правление, применив силу государства против гомосексуалистов, цыган и евреев. Однако в первой половине десятилетия создание в Италии работоспособной корпоративистской экономики произвело большое впечатление на многие страны во всем мире и, несомненно, сыграло определенную роль в том, что и они решили пойти по корпоративистскому пути.

Что касается Германии, то ее собственная корпоративистская философия зародилась задолго до полной реализации итальянского варианта. По сути, развитие корпоративизма здесь началось раньше, чем в Италии. Еще до того, как папа Лев XIII призвал к социальной ответственности, в Германии уже появились свои первые критики капитализма: Фердинанд Теннис, который в 1887 году сформулировал свой тезис о разрушении общин и гильдий, и Эмиль Дюркгейм, утверждавший, что капитализм провоцирует возникновение конфликтов без правил. В 1920-х годах в немецкой политике все сильнее стали звучать мотивы того же корпоративистского мышления, что и в Италии, — отвращение к индивидуализму, неприятие экономической политики laissez-faire и презрение к мелкой буржуазии. Однако некоторые составляющие этого мышления здесь были более выраженными, и в то же время социализм в Германии имел более крепкие корни, чем в Италии, поэтому развитие корпоративистской экономики в итальянском стиле было затруднено и заняло больше времени.