Масть

– Для счастья человечества, – горько скривился дядюшка. – Ты же был Светлым, неужто не присмотрелся за полгода? Любят они людей, жалеют и мечтают о том, чтобы упразднилось всякое зло, стёрлась всякая слеза. А средством к сему видят вот то самое… справедливое устроение государства. Справедливым же почитают они такое устроение, о котором пишут французские сочинители. Верят они им, понимаешь! Небось сам что ни день слыхал от них: ах, господин Дидро! Ах, господин Руссо! Ах, мудрость господина Гельвеция!

Алёшка потупился. Да и мне вспомнилось, с каким пылом Костя убеждал меня в необходимости перевернуть всё вверх дном, дабы осчастливить всех и каждого. Значит, не просто фантазии горячего юноши?

– Тверские тоже, говорите? – уточнил я.

– Тоже, – кивнул дядюшка.

– И графиня Виктория Евгеньевна? – охнул Алёшка.

– Она в первую голову, – печально признал дядя Яник.

– И что же теперь делать? – протянул я.

– Думать! – В дядюшкином тоне наметилось даже что-то похожее на теплоту. – Чтобы лишних вопросов не было, сразу поясню, насколько положение наше тяжко. Я не могу предотвратить заговор, просто сообщив о нём по инстанции, то бишь Степану Ивановичу Шешковскому. То есть сообщить-то могу, и Степан Иванович даже прочтёт моё послание, но немедленно после сего отрядит в Тверь команду для моего ареста. Почему? А потому что, да будет тебе известно, при особе государыни нашей императрицы окопалась несметная куча Светлых. Не тех, что в заговоре, – других. Они тоже о счастье человеческом мечтают, но думают, будто достичь оного можно через постепенные улучшения, исправления нравов и законов. Курируют они, разумеется, не только саму государыню, но и всех высших вельмож, Шешковского в том числе. И вот что будет, как только станет им известно про моё донесение? Тут же вообразят, будто сие – ухищрение Тёмных, дабы переиграть российскую политику. Например, чтобы, устрашившись потерять трон, государыня наша взялась как следует за палку, прекратила миндальничать, утвердила бы кнутом и петлёй такой порядок, чтобы все и вздохнуть боялись, чтобы Петр Великий вкупе с Иоанном Грозным на том свете обзавидовались. Что нам, Тёмным, разумеется, выгодно, ибо страдания людские умножатся, а значит, и наша сила. Убедительно?

– Вполне, – вынужден был признать я.

– А ведь есть и другая вероятность, – заметил дядюшка. – Что они, эти екатерининские Светлые, как раз поверят. А поверив, произведут собственное расследование и, конечно же, поймут, кто стоит за дурачками-масонами. И что тогда? Война между Светлыми? А если таковая случится, как поступим мы, Тёмные? Это ж такие возможности открываются! Не удержимся ведь, ввяжемся. Причём одни наши, почуяв выгоду, поддержат екатерининских, другие – масонских. Этак и между собой передерёмся. Инквизиция, ясное дело, тоже подтянется… Смутное время настанет. Оно нам надо, Андрей? Мы вот живём себе в Твери, хлеб жуём, мальвазией запиваем, все радости жизни открыты нам… и вместо всего этого война? Ради чего? Ради алчности Харальда петербургского и Шадоная московского? Ты как хочешь, а мне войны не надо! И потому нельзя во всю эту историю вмешивать ни столичных Светлых, ни того же Харальда. Ты прикинь, как поступит он, узнав о заговоре? Не знаешь? Вот и я не знаю. Вполне может и на стороне заговорщиков сыграть. Говорю же – кровища польётся страшная, и не видеть того он не может. Шельма, а не дурак. Кровищу же он, как ты знаешь, любит. Вот пытался твой наставник Александр Кузьмич его урезонить, полез защищать того дикого батюшку… и где теперь Кузьмич?

– Значит, через Тайную экспедицию нельзя? – уточнил Алёшка. – И через начальство ваше, Харальда то бишь, опять-таки нельзя? А как, по-вашему, можно?

– Есть мысли, – кивнул дядюшка. – Только прежде чем излагать, хочу вас спросить: со мною ли вы в сём деле? Осознали, какие времена нам грозят? Встанете супротив заговорщиков?

– Вот одного я не могу в толк взять, – задумчиво протянул Алёшка. – Вам-то, господин Стрыкин, какая с того печаль, что смута начнётся и кровища польётся? Наоборот ведь, больше страданий – больше силы, ваша сила-то на страданиях настояна.

– Наша сила, мальчик, – поправил его дядюшка. – Не забывай, что тебя угораздило сделаться со мною одной масти. Но вопрос разумный, ответить надо. Отвечаю: силы мне и без того хватает, люди даже в самые мирные и благословенные времена столько друг друга мучают, что Сумрак аж трещит от перебродивших там чувств. Ты когда голоден, сколько калачей съешь? Ну, один… может, два. Но зачем тебе десять? Это насчёт силы. Важнее, однако же, другое. Мне не только сила нужна, мне спокойствие нужно. Я хочу жить в своём доме, ездить в своём экипаже, есть на завтрак телятину…

– Слушаться Степаниду… – не утерпел я.