Масть

Разговаривать сейчас уже не следовало, всё внимание тратилось на поддержание сети, и потихоньку она у меня выровнялась, сила по лучам потекла равномерно, а сами лучи уже не перекашивались, будто скрещённые шпаги. Сейчас это уже действительно было похоже на сеть – такие я видел у наших мужиков в Чернополье. Рыбные там места, хоть и не сравнится Малый Кинель с рекой Самарой… не говоря уж о Волге. Но не только плотва и карась, не только жерех – водятся там и щуки, и даже сомы. Одного такого при мне вытащили, и так он извивался на песке, так шевелил усами, что я заревел – сразу и от страха, и от жалости. Год мне тогда шёл, кажется, пятый.

Похоже, на какое-то мгновенье я даже задремал, но и во сне умудрился держать сеть. А проснулся от яркой вспышки и звона колокольчика, вроде того, что и в наших санях над дугой подвешен.

– Есть! – восторженно закричал Алёшка. Ну, точно щуку подсёк! – Попался, упырище! Ну, теперь держись! Пойдёмте, Андрей Галактионович! И лучше по Сумраку!

Оказалось, и идти-то не слишком далеко – полверсты, не больше. В Сумраке даже проще – снега тут не было, сухого бурьяна тоже, просто гладкая равнина, каменистая земля – ни бугорка, ни рытвины. Добежали минуты за три, никакой «Скороход» не понадобился.

Упырь оказался в единственном числе. И даже не упырь, а упыриха, а ещё точнее – упырица. Нас она явно не замечала. Возможно, не умела, оставаясь в человеческом мире, глядеть в окружающий Сумрак. А может, и не до нас ей было, потому что одно терзало ей ум: голод. Тягостный, давящий голод упыря. Всё это читалось по её цветку душу… нет, тут уж лучше сказать, по ауре, ибо души у неупокоенной нежити не бывает. Чёрное облачко клубилось над её головой, и мерцали в нём алые бусинки, похожие и на волчьи ягоды, и на капли крови. «Чем таких бусинок больше, – вспомнился мне тенорок Александра Кузьмича, – тем упырь голоднее. А чем он голоднее, тем глупее».

– Красивая, – чуть слышно шепнул Алёшка.

Девчонка и впрямь была красавицей, и драные её лохмотья ничуть красоту не скрывали. На вид лет шестнадцать, фигурка тонкая, длинные, ниже пояса, косы едва прикрыты не по-зимнему лёгким платком. И большие серые глаза, и чуть припухлые щёки. Чем-то отдалённо смахивала она на юную дворяночку Катеньку Самарцеву, с коей танцевал я на пасхальном балу у графини Яблонской. Только вот не было на Катеньке таких страшных лохмотьев… в которых обычная девчонка на такой стуже давно бы обратилась в ледышку. И уж подавно не вилось над Катенькиной головой никакой чёрной гадости.

– Ну что, берём? – столь же тихо предложил я.

– Нет, – отрезал Алёшка, – рано. Брать нужно, когда обозначит она гнусные свои намерения. А до той минуты будем наблюдать. Так положено, так нас учили!

Что ж, он Светлый, ему виднее. Будь я один – просто вызвал бы упырицу на поединок и быстренько бы упокоил. Уже сейчас отчётливо было видно, что никакая она не Высшая, летучей мышью не обернётся, на третий слой Сумрака не сиганёт. Обычная дикая – регистрационной метки-то и в помине нет.

А упырица меж тем брела по тёмной, пустынной сельской улице от дома к дому. Иногда подходила к воротам, ненадолго замирала, потом горестно махала рукой и шла дальше. Видно, нелёгкое это дело – выбрать блюдо повкуснее.

Мы с Алёшкой скользили по Сумраку в пяти шагах за её спиной, и чем дальше, тем больше чувствовал я себя дурак дураком. Зачем мне эта охота? Надежда изловить таинственного тверского упыря давно уж испарилась. Тогда какой смысл тратить время? Лучше бы как следует выспались – завтра-то с рассветом отправляться в путь. Алёшка – с ним понятно, он Светлый, ему людишек жалко, а нежить – наоборот. Но я-то Тёмный! И она, бедолага, Тёмная. Сестра, можно сказать, по масти!

Наконец она выбрала. Изба, на мой взгляд, ничем не отличалась от прочих. Покосившийся забор, снег едва ли не достигает окон, и узкая дорожка расчищена от крыльца до ворот.

В эти ворота упырица и принялась стучать – не со всей дури, а даже как-то робко и вместе с тем настойчиво. Неужели верит, что запуганные селяне отзовутся на её стук?

Что интересно, ни один пёс не заливался лаем. Впрочем, как раз вовсе и не интересно – уж успокаивать собак упыри умеют столь же хорошо, как и сосать кровь. Причём делают это даже не задумываясь. А вот людям как раз не мешало бы задуматься, стоит ли открывать гостю, на которого никак не отзываются собаки.

«Толцыте, и отверзится вам», вспомнилось вдруг, как возглашал Евангелие отец Тимофей в Чернополье, в Успенской нашей церкви. Неужто и впрямь отверзится?

Отверзлось. Заскрежетало в избе, послышались шаги, чуть приоткрылась дверь, вышла на порог немолодая уже баба в наспех накинутом поверх ночной рубашки тулупе. Цветок души у неё был под стать обстоятельствам – жёлтая тревога, малиновое раздражение, голубое любопытство, лиловый страх. Но всё это – тускловато, потому что сильнее всех чувств было желание вернуться на полати и досмотреть оборванный сон.

– Что надо? – произнесла она хрипло.