Мастер

Тогда Уильям остановился, внимательно посмотрел на Генри и снова улыбнулся. Генри оценил его необыкновенное лицо, точно видел брата в первый раз. Лицо это было открытым и пытливым, взгляд переходил с предмета на предмет, как будто ему требовалось учесть и взвесить множество противоречивых факторов, прежде чем принять окончательное решение. Было что-то пленительное в том, как проявлялся его блестящий ум. В его взоре смешивались вызов и веселье, в глазах и в чертах лица проявлялись вдумчивость и сочувствие, было видно, что ему не привыкать к решению самых сложных вопросов и он готов это делать с уверенностью, не теряя остроумия и ясности мысли. Он не просто не походил на американца, но даже не был похож на настоящего члена семьи Джеймс. Казалось, он сам вылепил свое лицо и придал его чертам жизнь. По мнению Генри, понять Алису было проще, она была красива, следила за собой, ее доброта не скрывала и не приуменьшала ее ума, но эмоциональные привязанности всегда были у нее на первом месте. Еще когда они были на полпути к холму, Генри почувствовал, что они явились словно бы в роли родителей – отец слегка рассеян, занят мыслями о делах, мать добродушно улыбается. Теперь он не сожалел, что так категорично объявил им о покупке Лэм-Хауса, и надеялся, что на время своего пребывания здесь они воздержатся от критических замечаний в отношении дома и его хозяина.

Было очевидно, что Алиса заранее настроилась на то, что Рай придется ей по душе, и потому тщательно выбирала выражения, чтобы они не звучали слишком восторженно и сумбурно. Она говорила о красоте старинного местечка и о том, что Лэм-Хаус сочетает преимущества деревенского поместья и удобства городской жизни. И когда особняк открылся их взорам, Уильям согласился с этим определением. Хотя погода и установилась, сад сейчас не в лучшем виде, оправдывался Генри, им стоило приехать летом, чтобы оценить его красоту. Не успели они переступить порог дома, как он продемонстрировал Уильяму его временный кабинет, затем проводил гостей в их спальню, по дороге заглянув в комнату, где будет спать их дочь, которая должна была приехать позже. Затем он повел их осматривать столовую, нижнюю гостиную, садовый кабинет, который скоро погрузится в зимнюю спячку, кухню и подсобные помещения. Он познакомил их со слугами и опять повел наверх, чтобы они увидели его спальню, а затем верхнюю гостиную, которая была самой большой комнатой в доме, – хотя, разумеется, Уильяму и Алисе, привыкшим к масштабам бостонских и кембриджских помещений, все здешние комнаты могут показаться крохотными.

Он показывал им Лэм-Хаус, как будто они были потенциальными покупателями, и дом удостоился благосклонных похвал. За ужином Генри взбрело в голову, что, даже если бы сюда вновь ворвались Смиты, пьяные и безалаберные, Алиса и тогда бы нашла добрые слова о персонале Лэм-Хауса и здешних порядках, а Уильям, как полагается мужу, согласно кивал бы.

Назавтра после обеда, когда посуду уже убрали со стола, Алиса Джеймс закрыла дверь столовой и спросила Генри, не могли бы они втроем поговорить так, чтобы их никто не беспокоил, – это очень важно. Генри разыскал в коридоре Берджесса Нокса и попросил его позаботиться о том, чтобы в столовую никто не входил. Когда он вернулся в комнату, Алиса сидела за столом, положив перед собой руки с переплетенными пальцами, а Уильям стоял у окна. На их лицах лежала печать серьезности. Генри не удивился бы, появись в эту минуту семейный поверенный, дабы огласить длинное и запутанное завещание.

– Гарри, – сказала Алиса, – мы нашли другого медиума, миссис Фредерикс. Мы уже были у нее несколько раз, а первый раз я посетила ее одна, и я абсолютно уверена: она не знала, кто я такая, и ничего обо мне не слышала.

– А потом я сопровождал Алису, и в общей сложности мы провели четыре сеанса, – подключился к разговору Уильям.

– Мы думали написать тебе уже после первого сеанса, но потом решили подождать и рассказать обо всем, когда приедем в Англию. Гарри, твоя мать выходила с нами на связь.

– Она общалась с нами посредством миссис Пайпер, – перебил Уильям, – мы в этом уверены. Но теперь в ее сообщениях содержалось нечто глубоко личное.

– Она почивает в мире? Мама обрела покой? – спросил Генри.

– Она обрела покой, Гарри, и она присматривает за всеми нами, – сказал Уильям. – Сквозь таинственную вуаль между ее обителью и здешней, из ослепительного белого сияния, лежащего за пределами нашего мира.

– Она хотела, чтобы ты знал: она обрела покой, – сказала Алиса.

– А она что-нибудь говорила о нашей сестре? – спросил Генри.

– Нет, об Алисе она не упоминала, – ответил Уильям.

– А что насчет Уилки или отца? – продолжал Генри.

– Ни на одном из сеансов она не упоминала никого из умерших, – веско сказал Уильям.

– Тогда что же она говорила? О чем были ее послания?

– Она хотела, чтобы ты знал: ты не один, Гарри, – сказала Алиса и устремила на Генри серьезный взгляд; он помолчал.

– Значит, ее сознание не угасло, – наконец произнес он.

– Она упокоилась в мире, Гарри, – повторила Алиса. – Она хочет, чтобы ты это знал.