Под конец Воланд действует скорее как Ангел Господень, осуществляя волю Того, Кто на завершающих страницах романа начинает смутно угадываться за всеми событиями мировой истории. И вот важно: даже прямой посланник Христа, Левий Матвей, скорее просит (даже “моляще обращается”), нежели приказывает Воланду. Сознание своей правоты позволяет Воланду с долею высокомерия отнестись к неудавшемуся ученику “евангелисту”, как бы незаслуженно присвоившему себе право быть рядом с Сыном Божиим. Воланд настойчиво подчёркивает с самого начала: именно он находился рядом с Иисусом в момент важнейших событий, “неправедно” отражённых в Евангелии.
Но зачем так настойчиво навязывает он свои свидетельские показания? И не он ли направлял вдохновенное прозрение Мастера, пусть и не подозревавшего о том? “Рукописи не горят” — эта дьявольская ложь привела когда-то в восторг почитателей булгаковского романа (ведь так хотелось в то верить!). Горят. Но что спасло эту?
Давно уже сказано, что дьяволу особенно желательно, чтобы все думали, будто его нет. Вот то-то и утверждается в романе. То есть не вообще его нет, а не выступает он в роли соблазнителя [357]
, сеятеля зла. Поборником же справедливости — кому не желательно, не лестно предстать в людском мнении?Рассуждая об этой особенности Воланда, критик И.Виноградов сделал необычайно важный вывод относительно причины “странного” поведения Сатаны: он не вводит никого в соблазн, не насаждает зла, не утверждает активно неправду (что как будто должно быть свойственно дьяволу), ибо в том нет никакой нужды. Зло и без бесовских усилий действует в мире, оно имманентно миру, отчего Воланду остаётся лишь наблюдать естественный ход вещей. Трудно сказать, ориентировался ли критик сознательно на религиозную догматику, но объективно (хотя и смутно) он выявил важное: булгаковское понимание мира в лучшем случае основано на католическом учении о несовершенстве первозданной природы человека, требующей активного внешнего воздействия для её исправления. Таким внешним воздействием, собственно, и занимается Воланд, карая провинившихся грешников. Внесение же соблазна в мир от него и не требуется: мир и без того соблазнён изначально, или же несовершенен изначально. Кем соблазнён, если не Сатаною? Кто совершил ошибку, сотворив мир несовершенным? Или не ошибка то была, а сознательный изначальный расчёт? Роман Булгакова открыто провоцирует эти вопросы, хотя и не даёт на них ответа. Додумываться должен читатель — самостоятельно.
Критик В.Лакшин обратил внимание на иную сторону той же проблемы: “В прекрасной и человечной правде Иешуа не нашлось места для наказания зла, для идеи возмездия. Булгакову трудно с этим примириться, и оттого ему так нужен Воланд, изъятый из привычной ему стихии разрушения и зла и как бы получивший взамен от сил добра в свои руки меч карающий” (Новый мир, 1968, № 6, с. 299). Критики заметили сразу: Иешуа воспринял от своего евангельского Прототипа лишь слово, но не дело. Дело — прерогатива Воланда. Но тогда… сделаем вывод самостоятельно… Иешуа и Воланд — не что иное, как две ипостаси Христа? Да, в романе “Мастер и Маргарита” Воланд и Иешуа — это персонификации булгаковского осмысления двух сущностных начал, определивших земной путь Христа. Что это — тень манихейской ереси?
Но как бы там ни было, парадокс системы художественных образов романа “Мастер и Маргарита” выразился в том, что именно Воланд-Сатана воплотил в себе хоть какую-то религиозную идею бытия, тогда как Иешуа — и в том сошлись все критики и исследователи — есть характер исключительно социальный, отчасти философский, но не более. Можно лишь повторить вместе с В.Лакшиным: “Мы видим здесь человеческую драму и драму идей. (…) В необыкновенном и легендарном открывается по-человечески, понятное, реальное и доступное, но оттого не менее существенное не вера, но правда и красота” (там же с. 289).
…
И в том же смысле далее: Правда-Истина исключительно в библейской “православной” традиции при упорном нежелании соотнести её с жизнью и подумать над тем, что всё неприятие романа “Мастер и Маргарита” воцерковленными проистекает из того, что Бога в романе М.А.Булгакова они не увидели, а тот демонизм и сатанизм, которые с их точки зрения показаны в романе привлекательно, это — якобы не их демонизм и сатанизм, скрытый под покровом хитросплетений византийского ритуала и догматики…
Первая редакция завершена 19 декабря 2000 г.
Вторая редакция осуществлена 26 — 30 октября 2001 г.
Уточнения: 25 апреля 2003 г.
6 сентября, 8 октября 2004 г.