Лебель встал и, забыв про всякий чиновный этикет, прошелся туда-сюда.
— Продолжает все-таки. И продолжит. А почему? А потому, вы знаете, что думает — получится, и сойдет с рук. Стало быть, как? — он, значит, чего-то такое надумал, что думает всех обойти. Либо что-нибудь взорвет издали, либо выстрелит. Взрывчатка — это, пожалуй, нет, найдут взрывчатку, и дело с концом. Стало быть, будет стрелять. Потому он и во Францию приехал на автомобиле. Там-то она и винтовка была — приварена к шасси или к обшивке.
— Но к де Голлю-то он с винтовкой близко не подойдет! — воскликнул министр. — К нему никакого подступу нет, считанные люди, да и тех обыщут. Как же он, как вы думаете, проникнет с ружьем за наши барьеры?
Лебель остановился напротив министра и пожал плечами.
— Вот уж не знаю. Но он-то думает, что проникнет, и он, заметьте, промашки пока не дал, хотя счастье его по-разному оборачивалось. Нашли мы его, охотятся за ним две лучшие в мире полицейские службы, а он — вот он, и где — неизвестно. Ружье при нем, он прячется, новая, стало быть, личина и новые документы. Вот что я вам скажу, господин министр. Завтра он, как ни крути, появится, где-нибудь да появится. А появится — тут-то его и прихлопнуть. Словом, только одно и остается: разевай глаза.
Ну что же еще вам предложить, господин министр? Насчет мер безопасности вы здорово все придумали, чего ж бы еще. Можно, я у вас там всюду буду ходить, вдруг подвернется этот-то. А больше чего же думать? Пожалуй, все.
Министр был разочарован. Помнится, две недели назад Бувье порекомендовал этого типа как лучшего сыщика во Франции: что же он — какая-нибудь хотя бы догадка, какое-нибудь такое откровение. Разевай, изволите видеть, глаза. Министр встал.
— Насчет этого будьте уверены, — холодно сказал он. — Но и вы соизвольте действовать, господин комиссар.
В тот же вечер, попозже, Шакал заканчивал свои приготовления в спальне Жюля Бернара. На постели были разложены стоптанные черные туфли, серые шерстяные носки, поношенные брюки и рубашка с открытым воротом, а также длиннополая солдатская шинель с орденскими ленточками и черный берет — принадлежности французского ветерана Андре Мартена. А поверх всего — брюссельские фальшивые документы, скреплявшие новый облик.
Рядом он положил легкий сетчатый бандаж, изготовленный в Лондоне, и пять стальных — а по виду алюминиевых — трубок, содержавших приклад, ствол с патронником, глушитель и оптический прицел снайперской винтовки. И возле них — черный резиновый наконечник с пятью начиненными ртутью патронами. Из двух патронов он вынул пули плоскогубцами, обнаруженными на кухне, в хозяйственном ящике, затем извлек стерженьки кордита, а гильзы вместе с пулями бросил в мусорное ведро. Осталось три патрона: больше и не надо.
Он не брился два дня и зарос желтоватой щетиной. Завтра ее надо будет грубо сбрить опасной бритвой, купленной сразу по приезде в Париж. Подле опасной бритвы на полочке стояли две склянки из-под лосьона: в них была серая краска, уже пригодившаяся, и растворитель. Каштановую краску, приличествующую Марти Шульбергу, он уже смыл с волос и, сидя перед зеркалом в ванной, обстригался все короче и короче, и наконец его голова обрела вид плохо подстриженной ежиком.
Он еще раз проверил, все ли готово к утру; потом изжарил себе омлет, уселся перед телевизором, посмотрел варьете и лег спать.
В воскресенье 25 августа 1963 года было очень жарко. Это была самая середина летнего зноя, точно как за год и три дня до того, когда полковник Жан-Мари Бастьен-Тири и его сообщники попытались убить Шарля де Голля на дорожной развилке у Пти-Кламара. В тот вечер, в 1962 году, никому из заговорщиков и в голову не приходило, что из-за них начнется такая катавасия, настоящий конец которой придет лишь в это душное воскресенье, в праздничном Париже.
Однако же в этом Париже, который праздновал девятнадцатую годовщину освобождения от гитлеровцев, семьдесят пять тысяч человек обливались потом в своих голубых саржевых блузах и тяжелых мундирах — они поддерживали порядок. Газеты старательно разблаговестили о торжествах и созвали на них несметные толпы народу. Мало кому довелось хоть мельком увидеть главу государства за плотными рядами охранников и полицейских.
Загораживали его от взглядов и целые когорты офицеров и чиновников, весьма польщенных неожиданной близостью к светилу и ничуть не подозревавших, что они подобраны всего-навсего по росту и служат внешним живым щитом президента; внутренним служили четыре телохранителя.
По счастью, будучи близорук и не желая при этом носить очки на публике, президент почти ничего не видел дальше своего носа и уж вовсе не замечал окружавшие его могучие туши Роже Тессье, Поля Комити, Рэймона Сасия и Анри д'Жудера.