Мастера и шедевры. Том 3

Мы выходим на площадку у церкви Бетлени.

— Вот мой старый город! — восклицает Кока. И спрашивает вдруг: — Похоже?

Внизу панорама. Розовые, красные крыши.

И снова я вижу теплые ладони города, раскрытые, готовые принять тебя.

На фоне темной зелени оранжевые, золотые тяжелые плоды хурмы.

Сады, сады. Тишина.

Где-то внизу зажигает первые огни огромный город, шумят машины. Здесь островок старины.

— Немало было курьезов со мной, когда я писал «Посвящение Пиросмани», — вдруг проговорил Кока. — Ты не знаешь, как тбилисцы любят свой город. И вот я пишу, а ко мне подходит пожилой дядя и говорит, глядя на роспись в зале приемов:

«Слушай, Кока! Где мой дом? Вот улицу я узнаю. Эго улица Ираклия Второго. Вот ясно вижу соседский зеленый дом. Узнаю его. А моего дома нет, а он должен быть здесь, рядом».

И он показывает мне место.

Ричард III.

Долго я пытался его убедить, что эту утицу на панно я придумал.

Что на самом деле ее нет, что это фантазия.

Он ушел разочарованный и разобиженный.

Еще один из многих зрителей, приходивших каждый день поглядеть, а заодно и посоветовать мне, как писать, — продолжил рассказ Кока, — сделал мне серьезный упрек.

«Разве Кура такая изумрудная? — сказал краснолицый толстяк. — Она ведь совсем другого цвета, более тусклого».

Я пообещал ему пойти и поглядеть на Куру.

Хотя точно знал, что в моем любимом городе река Кура должна быть именно такая — бирюзово-изумрудная.

Но совсем невероятной была встреча со зрителем, который назвался поэтом. Он был молод, хмур и небрит. Окинул глазами уже почти совсем оконченную роспись и мрачно спросил:

«Где кладбище? Почему не вижу?» Я, наверное, растерялся.

И он ушел, уверенный, что кладбище будет.

Я писал «Посвящение Пиросмани» больше года. Много, очень много людей перевидел и очень благодарен им за добрые советы.

Хотя не обходилось и без юмористических сценок.

Как-то в большой зал приемов, где я писал, пришел знакомый буфетчик.

Был жаркий день, и он все время вытирал пот.

«Кока, ты мне друг?» — взял он сразу быка за рога.

Я со всем мне пылом заверил его в вечной дружбе.

«Нет! — печально воскликнул буфетчик и вытер пот. — Почему ты не нарисовал духанщика с моим лицом на твоей большой картине?»

Он снова достал платок и долго не отнимал его от глаз.

Я пытался растолковать ему, что из всех сотен людей, которых написал на картине, нет ни одного с портретным сходством. Что все они мною придуманы.

«Только теперь я понял, что ты мне не друг, Кока. Тем более ты должен нарисовать мой портрет на этом холсте. Я ведь старый тбилисец. Сколько лет сижу в буфете…»

— Эх, — подумал я, — родился бы ты раньше, старый добрый Пиросмани с удовольствием запечатлел бы тебя с кувшином вина в руке…

Легенда о Золотом руне. Фрагмент.

Солнце село. Мы брели по горбатым улочкам Майдана. Теплый оранжевый свет струился из окон домов и красил булыжник.

Навстречу нам шел молодой парень, он напевал немудреную песенку. Шаг его был размашисто широк.

Под мышкой он нес круглый свежий хлеб.

Я вспомнил немедленно роспись Коки Игнатова и его веселого пекаря, предлагавшего нам вот такой, только что выпеченный, еще горячий хлеб.

Кока мгновенно остро посмотрел на меня, на проходившего парня с хлебом и спросил:

— Похож? — Да, - ответил я, пораженный.

Мы провели с Кокой Игнатовым пять дней. Он сделал все, чтобы я мог понять душу Тбилиси, его родного города. Мы посетили с ним замечательный Музей искусств Грузинской ССР, где долго любовались шедеврами искусства, хранимыми в «сейфе», — древними канонами, росписями и чудесными перегородчатыми эмалями.

Долгие незабываемые часы пролетели, как мгновения, когда я впервые увидел изумительные картины Пиросмани.

В музее был ремонт, и мне посчастливилось рассматривать клеенки великого Пиросмани, стоящие у стен, в тишине.

Надо было видеть глаза Коки, когда он глядел на работы Нико…

Потом мы ездили в Мцхету, поднимались по священным ступеням Джвари, посетили знаменитый храм в Атени, где я увидел в росписях, фресках истинные истоки творчества Игнатова.

Мы часами разговаривали с ним об искусстве. Кока вспоминал с благодарностью Тбилисскую Академию художеств, в которой, по его словам, жил, дух Лансере», великолепного художника и тонкого педагога. Он вспоминал его прекрасные слова о мастерстве, о реализме.

Лансере — выдающийся советский живописец, рисовальщик, монументалист. Художник эмоциональный, мастер огромной культуры, он ощущал кризис, наступивший в монументальной живописи.

Его не устраивали царившие в то время ходульность, парадность, примитивность, а порою просто безвкусица.

Драгоценное наследие истинной реалистической школы, которым владел Лансере, позволило ему и таким выдающимся русским мастерам, как Кустодиев, Кардовский, Юон, Грабарь, передать свои знания, опыт новой поросли советского искусства.

Берикаоба. Фрагмент.

Неоценимы годы педагогической работы Евгения Евгеньевича Лансере в Тбилиси в Академии художеств.

Вот строки из его высказываний об искусстве. Они сегодня звучат особенно современно, ибо раскрывают принципы развития монументальной живописи.