Мастерство Некрасова

Слова... слова... красивые рассказыО подвигах... но где же их дела?(II, 428)

Он по природе своей благороден,Только заносчив и к делу негоден.(I, 477)

...дело прочно,Когда под ним струится кровь.(II, 11)

Вдохновенное, светлое словоИ великое, честное дело...(I, 401)

Уведи меня в стан погибающихЗа великое дело любви.[245]

(II, 97)

Каков был эквивалент слова «дело» в лексике некрасовских стихов, можно видеть яснее всего по одному стихотворению Некрасова, написанному еще в 1845 году. Стихотворение в доцензурной редакции заканчивалось такими строками:

И что злоба во мне и сильна, и дика,А хватаюсь за нож — замирает рука!(I, 22)

Нечего было и думать о том, чтобы последний стих был дозволен к печати. Поэтому Некрасов счел нужным перевести его на подцензурный язык. И тогда у него получилось:

А до дела дойдет — замирает рука!(I, 440)

Ср. также:

Положим, я такая редкость,Но нужно прежде дело дать.(II, 8)

А ты молчишь — бездействен и печален.(II, 413)

Эта условная терминология была в то время всеобщей среди революционных демократов. Добролюбов, например, в одном стихотворении писал:

Я ваш, друзья, — хочу быть вашим,На труд и битву я готов —Лишь бы начать в союзе нашемЖивое дело вместо слов.[246]

Молодежь шестидесятых годов хорошо понимала, что разумел Некрасов, когда в своей речи о Добролюбове многозначительно выразился:

«Он сознательно берег себя для дела» (IX, 411).

«Под «делом» Чернышевский и Добролюбов понимали революцию (см., например, прокламацию «Барским крестьянам»)»,[247] — отмечает современный историк.

Смысл этого слова расшифровал Огарев, говоря в «Колоколе» 1861 года: «Мы не хотели начать, а спокойно выжидали голоса из России, который бы сказал, что пришла пора дела».[248]

У Добролюбова слово «дело» иногда заменялось словом «деятельность». Например, 24 мая 1859 года он писал другу своему М. И. Шемановскому: «Деятельность эта создастся, несмотря на все подлости обскурантов». 11 июня 1859 года ему же: «Теперь нас зовет деятельность».

Приводя эти строки, С. А. Рейсер справедливо заключает: «Самый термин «деятельность» оказывается синонимом революционной борьбы».[249]

Таким же специфическим переосмысленным словом было в поэзии Некрасова слово «злоба», «озлобленность», «злость», которым он с демонстративной настойчивостью окрасил всю свою раннюю лирику.

Впервые, как мы видели, оно появилось в 1845 году в его стихотворении «Пьяница», где задавленный жизнью бедняк выражал свою тайную ненависть к тем общественным силам, которые обрекли его гибели:

Сгораешь злобой тайною...(I, 15)

В том же 1845 году Некрасов говорит:

...злоба во мне и сильна, и дика.(I, 22)

И с тех пор эта злоба изображается им как первооснова его мыслей и чувств:

Воспоминания дней юности — известныхПод громким именем роскошных и чудесных, —Наполнив грудь мою и злобой и хандрой,Во всей своей красе проходят предо мной...(I, 28)

И в том же стихотворении опять:

И грудь моя полна враждой и злостью новой...(I, 29)

Эту свою озлобленность он неоднократно подчеркивает в других стихотворениях того же периода: «Только угрюм и озлоблен я был». «Что же молчит мой озлобленный ум?» «Угрюм и полон озлобленья, у двери гроба я стою».

В те же годы он создает дифирамб озлобленному поэту, «благородному гению», «питающему грудь свою ненавистью». Стихи эти — много позднее — вызвали отклик другого поэта, который так и написал о Некрасове:

Блажен озлобленный поэт...[250]

Таково было одно из самых ранних определений поэзии Некрасова, сохранившееся до конца его жизни: «злобная», «озлобленная», «злая» поэзия, и когда в 1847 году Тургенев в первой книжке журнала Некрасова отозвался о нем, используя выражение Лермонтова: «какой-то поэт, озлобленный на новый век и нравы», он, кажется, впервые применил к Некрасову это меткое прозвище, которое в сороковых и пятидесятых годах стало его ходячим эпитетом.

Выражение «озлобленный ум», как мы знаем, перешло к Некрасову от Пушкина. Пушкин в «Евгении Онегине» характеризовал человека двадцатых годов:

С его озлобленным умом, —(гл. 7-я)