Мать

– Иди! – сказал жандарм.

– Не бойтесь ничего! Нет муки горше той, которой вы всю жизнь дышите…

– Молчать, говорю! – Жандарм взял под руку ее, дернул. Другой схватил другую руку, и, крупно шагая, они повели мать.

– …которая каждый день гложет сердце, сушит грудь!

Шпион забежал вперед и, грозя ей в лицо кулаком, визгливо крикнул:

– Молчать, ты, сволочь!

Глаза у нее расширились, сверкнули, задрожала челюсть. Упираясь ногами в скользкий камень пола, она крикнула:

– Душу воскресшую – не убьют!

– Собака!

Шпион ударил ее в лицо коротким взмахом руки.

– Так ее, стерву старую! – раздался злорадный крик. Что-то черное и красное на миг ослепило глаза матери, соленый вкус крови наполнил рот.

Дробный, яркий взрыв криков оживил ее.

– Не смей бить!

– Ребята!

– Ах ты, мерзавец!

– Дай ему!

– Не зальют кровью разума!

Ее толкали в шею, спину, били по плечам, по голове, все закружилось, завертелось темным вихрем в криках, вое, свисте, что-то густое, оглушающее лезло в уши, набивалось в горло, душило, пол проваливался под ее ногами, колебался, ноги гнулись, тело вздрагивало в ожогах боли, отяжелело и качалось, бессильное. Но глаза ее не угасали и видели много других глаз – они горели знакомым ей смелым, острым огнем, – родным ее сердцу огнем.

Ее толкали в двери.

Она вырвала руку, схватилась за косяк.

– Морями крови не угасят правды…

Ударили по руке.

– Только злобы накопите, безумные! На вас она падет!

Жандарм схватил ее за горло и стал душить. Она хрипела.

– Несчастные…

Кто-то ответил ей громким рыданием.