Мать и сын

Женщина, не задавая вопросов, молча взяла протянутую ей еду. Она уже давно перестала интересоваться жизнью поселка. Так и сейчас, предположив, что умер кто-то из стариков, коих в их поселке было пруд пруди, женщина торопливо развязала салфетку и, взяв большой кусок жареного мяса, жадно впилась в него зубами. Старуха молча наблюдала за ней, скрестив руки на груди и нахмурив свои черные, не тронутые сединой брови.

Утолив сосущий голод, женщина вытерла рот рукавом рубахи и посмотрела на старую женщину знакомым умоляющим взглядом.

– Как там мой Гриша?

Старуха устало прикрыла веки. Алиса задавала этот вопрос каждый божий день, надеясь узнать о своем сыночке любую, пусть и не всегда правдивую информацию. И иногда старуха лениво отвечала на ее вопросы, дразня женщину обрывками правды, умело законсервированной под соусом лжи и откровенного вранья.

– Гришка? – переспросила старуха, будто впервые слышала о таком имени.

Женщина с мольбой в карих глазах не отрывала взгляда от своей мучительницы. Вот уже как пять лет пленница не видела дневного света, живя, спя и молясь Богу в этой холодной, богом забытой темнице. За время ее затворничества ее кожа впитала бледно-коричневый оттенок подземных стен, светлые волосы истончились и потемнели, став похожими на прибитую дождем пшеницу, она постарела и подурнела, почти утратив свою былую аристократичную красоту. Хоть старуха и не морила ее голодом (а в первые месяцы даже поила ее каким-то отваром от ее женской болезни), Алиса страшно исхудала, мучаясь от ночных кошмаров и живя в страшном напряжении каждую минуту своей невыносимой жизни.

– Всё хорошо с твоим Гришей, – резко ответила старуха, качая головой. Она никак не могла взять в толк, почему эта женщина даже после стольких лет так беспокоится о своем неблагодарном сыне. А потом чуть тише:

– Видит Бог, твой гадёныш поплатился за свой дрянной характер.

Женщина, секундой назад согретая старушечьими словами, резко подняла глаза.

– Что? Что вы такое говорите?

Старуха усмехнулась. Скривила губы, прищурилась. Потом медленно развернулась в сторону лестницы.

– Подождите!

Голос Алисы взлетел на пару октав.

– Что вы хотите этим сказать? Что… – она задохнулась. – С ним что-то случилось?

Старуха не ответила. Сделала шаг по направлению к лестнице. Заулыбалась, мурлыкая себе под нос что-то веселое и радостное.

– Ответьте! Пожалуйста, прошу вас, не уходите!

Женщина, похолодев, смотрела на удаляющуюся тень. В порыве бессильной ярости она рванулась следом за старухой, но это, разумеется было невозможно: сколько бы она не надрывалась, тянясь к лестнице, железные оковы не отпускали ее из своей стальной хватки. Чувствуя, как что-то обрывается в груди, Алиса перевела взгляд на все еще зажатую в руках салфетку с помина. Вспомнила свой ночной кошмар: страшно посиневшее лицо ее мальчика, безжизненные глаза и обмотанная серая ткань вокруг его изломанной шеи. Снова перевела взгляд на свои лоснящиеся от жирного мяса пальцы. К горлу подкатила тошнота и засела на корне языка страшной, пробиваемой до дрожи догадкой.

Не прекращая напевать, старуха продолжала бодро подыматься по лестнице. Ее собственное мычание перекрывал истошный вой снизу, однако ведьма не останавливала шаг, энергично подымая старые уставшие кости наверх, к полураскрытому проему впереди. Несмотря на боль в коленях и спертое дыхание в груди, она улыбалась. Теперь она отомщена. Вот теперь она может простить свою Катю, так трусливо покинувшую родную мать много-много лет назад, сбежав в город и оставив ее одну догнивать свой век в дряхлой, годящейся лишь для того, чтобы скрыться от дождя избе. Теперь ее дочь прощена, как и все неблагодарные дети, не ценящие, не видящие, не понимающие всю заботу и любовь своих матерей.

Не обращая внимания на надрывающие крики женщины, старуха пролезла в проем, закрыла дверь на ключ и прикрыла тайник полотном. Свободно выдохнув, по-прежнему улыбаясь, слегка качаясь, она вошла в свою комнату. Теперь ее душа спокойна.

Зайдя в комнату, старая женщина скользнула взглядом по иконе Богородицы и улыбнулась еще шире. Затем достала из шкафа новенькую сорочку, переоделась, морщась от болей в ногах. Затушила догорающую свечу с чувством глубокой, наконец-то восстановленной справедливости – если уж не во всём мире, так в ее душе уж точно. Улыбаясь иссохшими губами, старуха легла в постель и заснула вечным мирным сном.

Где-то из-под пола, напоминая крики раненного животного, рвались на волю глухие рыдания.