Мать королей

Духовенство могло бы потребовать выкинуть прочь этих людей, которые не уважали покой Божьего дома, но епископ Збышек предпочитал дать им безнаказанно издеваться над собой и другими, зная, что самыми страшными для них судьями будут люди, которых они сделали свидетелями своего безумия.

Так и случилось. Страш и Спытек не нашли там ни одного человека, который оправдывал бы их бунт. От них все отступали, словно боялись к ним прикасаться.

Раз войдя в костёл, когда долгий коронационный обряд протянулся до самого вечера, они должны были остаться до конца, уставшие и опозоренные.

Спытек ещё рвался встать на дороге и кричать, когда молодой король будет возвращаться из замка, но Страш был наполовину бессознательный, охрипший и, наконец, даже он видел, что их безумие, которое люди презирали, не могло иметь никакого эффекта.

Последняя костёльная песнь закончилась почти в сумерках… Страш и Спытек вышли, а Мелштынский, взглянув ещё на маршалка, с жезлом предшествующего королю, обругал его издалека.

Духовные лица, сенаторы, все присутствующие на коронации шли в замок пировать с молодым государем и его матерью. Только Спытек и Страш поплелись на постоялый двор.

Из головы Мелштынского не выходил Дерслав. Что с ним стало? Куда и как он исчез, так прежде угрожая и понося?

Поэтому сначала они зашли к нему…

Там было почти пусто. Значительная часть челяди смотрела во дворе замка на шествие короля и панов.

На кровати, раздетый, скрутив руки под головой, лежал Дерслав, глядя в потолок.

Взглянув на приближающегося Спытка, он зевнул и рассмеялся.

– Ну что? – сказал он. – Охрипли? Поэтому коронация состоялась и у нас есть король…

Спытек хотел начать браниться, когда Дерслав холодно прибавил:

– Я впустую не люблю кричать. Пока я надеялся, что мы перетянем на нашу сторону половину сенаторов… я готов был. А тут вдобавок и мой дядя лишил бы меня наследства.

Мелштынский с презрением глядел на него.

– Садитесь и наслаждайтесь хорошим заслуженным отдыхом. Сомневаюсь, что вас пригласят на пиршество в замке, а у меня разве есть что-нибудь ещё, кроме вина и хлеба…

Страш упал на лавку и только стонал.

Мелштынский пожал плечами и, не отвечая хозяину, хлопнул в ладоши, словно был дома, приказывая дать ему вина и еды, какая была.

Он не хотел полностью разрывать отношения с Дерславом и сказал:

– Правда, я должен был бы считать тебя предателем, но с тобой, как без тебя, мы ничего бы не смогли, потому что эти разбойники превосходили нас числом. Я только сделал то, спроси Страша, что в присутствии всех назвал маршалка Яна Гловача палачом и подлецом, вызвал его на поединок и сделал его трусом.

– А он что на это? – спросил Дерслав.

Страш застонал, Спытек сплюнул.

– Не конец на этом, – сказал он, – устрою на него засаду и голову ему разобью… Он и епископ во всём виноваты. Начало было хорошим, люди колебались, Збусского слушали с уважением.

Спытек опустил голову, прервал и добавил:

– Это не конец, меня так легко не сломят.

Постепенно к Дерславу начали стягиваться и другие; те, кто не отваживался выступать до конца, а теперь снова спешили к своим, чтобы хоть погоревать вместе. Приплёлся Куропатва из Ланцухова, Надобный из Рогова и даже Збусский. С понурым лицом, вздыхая, они собирались в группу, одни других упрекая.

– Мы никогда ничего не сможем сделать результативно, покуда нами будут править попы. Сперва нужно от них избавиться, как в Чехии, и ввести иной порядок. Всё это работа Збышка, он тут король и пан… Маршалек Гловач, его родной брат, канцлер Олесницкий, женатый на племяннице, Добеслав Люблинский, каштелян, дядя его, каштелян Радомский, женатый на сестре, маршалек из Тенчина, Ян из Тенчина, шурин, – все держатся за руки и стоят под его митрой.

Он повернулся к Дерславу.

– А дядя вашей милости, – прибавил он, – хоть primas, дрожит перед Збышком и перед ними; что говорить о других епископах, когда у него есть руки в Риме?

Куропатва сплюнул.

– Нам нужен Жижка или Прокоп! – вздохнул он.

Они сели в круг, вздыхая.

– А мы, – сказал Надобный из Рогова, – как ничем не были, так ничего и не добьёмся.

Он ненароком сказал то, что, вероятно, мучило их больше всего, – что они были ничем, и уже не надеялись ничего приобрести.

– За Дерслава не ручаюсь, – прервал с капелькой иронии Спытек, поглядывая на него. – Он преждевременно вышел из залы, а дядя может ему прощение выпросить, лишь бы ожелецкие сокровища отдал.

– От этого сокровища, как от съеденного ореха, – сказал Дерслав, – если что-нибудь могу отдать, то, пожалуй, только скорлупу.

Они грустно улыбнулись.

Страш лежал и стонал. Так, когда в замке весело пировали, вспоминая утренние бури в Белой зале, когда молодой пан вместе с матерью угощал сотрапезников, играла музыка и двор был наполнен криками, побеждённые вспоминали о своём падении. Спытек не сдавался.