Мать свалки

Так начинается его новая жизнь. Днём он дежурит на свалке, встречает грузовики, дышит запахом разложения и мёртвого покоя. Щуря воспалённые от бессонницы глаза, делает пометки в гроссбухе. Едва часы отбивают шесть, Снорри спешит в город. Нет больше охоты за сломанными ценностями, нет больше уютных вечеров в окружении громоздящихся до потолка трофеев. Снорри бесшумно скользит по улицам туда, где живут Оскар и Анна. Незаметно подкрадывается к задней стороне дома, приникает к окну, смотрит в глубину жилища. Дыхание не оставляет тумана на стекле, лицо не видно тем, кто внутри: Мать свалки всегда стоит за плечом и укрывает его надёжней, чем лес укрывает лисицу, чем тьма укрывает вора. Крадучись от окна к окну, Снорри успевает следить за всем, что бы ни делали Оскар и Анна, слышит каждое слово, ловит каждый шорох. День падает за днём, украденные минуты чужой жизни складываются в часы, подсмотренные сценки объединяются в большую картину, тесно сцепляясь друг с другом, будто частички новомодных американских «паззлов». И чем больше становится картина, тем она делается страшней.

Оскар ломает Анну. Снорри знает в этом толк: сотни раз чуял трепет стали на изломе, хруст перегнутого пластика, треск расколовшегося дерева. Теперь так же трепещет, готовая переломиться, душа Анны. Оскар изводит жену придирками, ловит в сеть подозрений, душит ревностью. Не погладила рубашку? Мой бог, в чём завтра идти на службу, как ты могла забыть! В гости к Еве? Конечно, к Еве, как же, у неё такой смазливый муженёк! Пришло письмо от дяди из Франции? Ну да, знаем мы таких дядьёв, знаем мы эту Францию, опять, небось, привет из бурной юности… Анна живёт в вечном страхе перед очередным скандалом. Попробуй возразить: Оскар кривит бледный рот, прижимает запястье к грудине, пузырёк с сердечными каплями выбивает дробь по стакану. У него в детстве было слабое сердце, это главный козырь. Анна хочет поехать к родителям на Рождество? Оскару не хватает воздуха. Хочет завести канарейку? Оскар безмолвно ложится на диван. Собралась выпить кофе с подругами? У Оскара немеет левая рука, нет, всё в порядке, дорогая, да, именно левая, конечно, ты можешь идти, только поставь возле кровати таз с горячей водой…

Снорри видит: Анна меняется, становится молчаливой, угрюмой. Она увядает, как вянут травы в октябре на побережье Фахсафлоуи. В дыхании исландского октября — морская стылая соль, вековой холод скал, низкие тучи над ртутного цвета заливом. Из октябрьского мороза, из воя берегового ветра рождается решение Снорри. Он достаёт из шкафа тот самый отцовский костюм, в котором был в «Гаукуринне». Он дожидается понедельника, дня, когда Оскар допоздна засиживается на службе, а Анна, издёрганная после воскресного традиционного скандала, встаёт ближе к полудню. Снорри знаком этот распорядок, из недели в неделю безошибочно повторяющийся в молодой, но уже несчастливой семье. Снорри криво повязывает галстук, неловко просовывает руки в рукава пальто, пробирается меж нагромождённых гор хлама в прихожей и выходит на улицу. Он подставляет лицо ветру, зажмуривается и старается улыбнуться. Улыбка выходит жалкая, боязливая. Снорри ёжится от холода, плотнее запахивает пальто и идёт навстречу судьбе.

Тугая кнопка звонка отдаётся протяжным «динг-донг» в глубине дома. Бесконечно долго ничего не происходит, ни звука за дверью, ни движения в окне. Затем дверь медленно открывается, и из душного полумрака на Снорри недоверчиво смотрит Анна. Кажется, она его не узнает, да и он не уверен: та ли это девушка, которая совсем недавно танцевала с ним в «Гаукуринне»? Анна бледна, едва причёсана, никакой косметики, рука комкает у горла воротник халата. Потом она произносит: «Снорри,» — и глаза её оживают. Только глаза. Снорри открывает рот, но не может издать ни звука. Рот, гортань, лёгкие — ничего не действует, всё отказало, он только и может, что стоять на пороге, глядя в глаза своей первой и единственной любви.

— Боги, ты весь замёрз, проходи скорее, — хрипло говорит Анна, и он проходит в затхлое тепло. Обменявшись угловатыми, общими фразами, они идут на кухню, Анна ставит чайник, накрывает на стол. Снорри глядит, как она движется, окруженная кухонными приборами — шведская плита, английская стиральная машина, датская мойка — до неприличия сверкающими, новыми вещами. Но Анна словно бы уменьшилась, превратилась в маленькую девочку, которая играла с ним на свалке. Ей не место здесь. Не место в этом доме. Чайник запевает бесконечную песню, Анна встаёт у стола, смотрит в глаза, чертит пальцем линию на столе. Снорри поднимается со стула, и Анна обнимает его, закинув тонкие руки за шею. «Снорри, как же я соскучилась, милый Снорри», — шепчет она. В эту минуту он понимает, что еще не сломан. И ничего не сломано. Всё еще можно исправить.