Мать сыра земля

— Ничего, ничего… — повторил Салех, помогая ему залезть в воду. Моргот застонал жалобно и сморщил лицо, когда вода коснулась ожогов.

Я включил рефлекторы и направил их на ванну, чтобы Моргот не мерз.

— Хочешь, помогу тебе помыться? — спросил Салех.

Моргот покачал головой. Он лежал в ванне долго — пока она совсем не остыла. А потом терся мочалкой, закусив губы, — с остервенением, как будто хотел смыть с себя следы побоев. В некоторых местах пошла кровь.

— Я ничего не буду об этом рассказывать, — Моргот качает головой, и лицо его искажается, а взгляд уходит в пол.

— Я только хотел узнать, как тебе это удалось.

Он качает головой, не поднимая глаз.

— Послушай, неужели тебе до сих пор так тяжело это вспоминать? — спрашиваю я, стараясь совместить в голосе мягкость и непринужденность. — Ведь столько лет прошло.

Он поднимает на меня удивленные глаза.

— Лет? — переспрашивает он растерянно, на лице его — непонимание и напряженная задумчивость, как будто я сказал что-то, требующее немедленного осмысления. А потом во взгляде вспышкой мелькает боль, как будто до этого ему не приходило в голову, что прошли годы. И я вижу перед собой Моргота без маски и понимаю, что невольно тронул то, что трогать нельзя. Я не знаю, что за сущность сидит сейчас передо мной, я не сомневаюсь в том, что это Моргот, но что есть этот Моргот? Откуда и почему он пришел ко мне? Что он знает о себе?

— Да, конечно, лет… — медленно произносит он, и глаза его мечутся по сторонам, словно он хочет убежать.

— Моргот, — говорю я с отчаяньем, — я не хотел!

— Не, Килька, все нормально, — он сбрасывает с себя замешательство, словно паутину, прилипшую к лицу. — Но если ты действительно хочешь знать, как мне это удалось… Ты мне не поверишь. Никто не поверит.

Я киваю, давая понять, что моя вера ничего не меняет.

— Я представил себе, что ничего не знаю, и поверил в это. Я представил себя бывшим любовником Стаси Серпенки, который пудрил ей мозги с целью сойтись поближе с Лео Кошевым. И я поверил, понимаешь? Я думал, я сумасшедший. Для меня это был единственный способ спасти жизнь; может быть, поэтому подсознание сыграло со мной эту шутку. Ты не представляешь, как я жалел, что знаю так мало! Я жалел, что не выследил ее нового любовника! Я… — он замолкает ненадолго, чтобы справиться с лицом, — я действительно словно сошел с ума. И, Килька, не надо, не заставляй меня это вспоминать!

Мне хочется сказать ему что-нибудь теплое, что-нибудь, что поможет ему не судить себя столь безжалостно. И понимаю, что никакие слова не помогут, и чем искренней я буду, тем скорей он примет их за желание его утешить. Но все же говорю:

— Ты — удивительный человек.

— Я знаю, что я удивительный человек! — отвечает он раздраженно. — Но дело, к сожалению, не только в результате. Все, проехали!

Он молчит несколько секунд, а потом все же добавляет — хрипло, с болью в голосе:

— Мне казалось, я играю самого себя…

Ночью неподвижность Моргота стала особенно заметна: в полной тишине не скрипела его кровать. Я не спал — прислушивался к каждому шороху. Я очень боялся, как маленький Первуня, что Моргот умрет, что он уже умер, поэтому из каморки и не слышно ни одного звука. Эта мысль заставляла меня вздрагивать — по телу прокатывалась волна, от кончиков пальцев ног до подбородка, я зажимал эту волну зубами и чувствовал, как вместе с моим телом дрожит кровать. А потом я услышал, как скрипит зубами Бублик, и понял, что он тоже не спит, и тоже прислушивается, и переживает. Я почему-то побоялся его окликнуть, мы так и лежали молча друг напротив друга, понимая, что не спим оба.

А потом Моргот уснул — сначала его дыхание стало громче, а потом он заметался во сне и начал стонать, сперва тихо, но все отчетливей и отчетливей.

— У него, наверное, что-то болит… — сказал мне Бублик шепотом.

Я ничего не ответил: мне было страшно.

Сначала слова Моргота были неразборчивы, как и бывает с человеком во сне, и мы с Бубликом замерли, непроизвольно прислушиваясь. Голос Моргота был охрипшим, неестественным, я бы не узнал его. Он просил. И это тоже было на него не похоже, и это пугало. Моргот, насмешливый, гордый, бесстрашный — с точки зрения маленького Кильки — просил, просил жалобно и отчаянно. Голос его становился все громче, мы с Бубликом начали разбирать слова, и лучше бы я тогда не прислушивался.

— Не надо, ну не надо, ну зачем? Ну зачем? Я же все рассказал… Не надо, я умоляю, не надо больше…