Мата Хари. Шпионка

Больше не спрашивая разрешения, он просто пододвинул стул и уселся за мой столик, и когда официант принес мне чай, заказал большую чашку кофе.

– Грядет кризис, – продолжил он. – Франции будет очень трудно справиться с ним.

Совсем недавно я выслушала противоположный прогноз. Похоже, в наши дни всякому мужчине есть что сказать по поводу экономики, а меня эта тема не интересует абсолютно.

Но я решила немного поиграть с ним в его игру. И слово в слово, будто попугай, повторила все, что Мессими говорил мне по поводу Прекрасной эпохи. Если мой собеседник и удивился, он никак себя не выдал.

– Я говорю не только об экономике, но об общем упадке, о личностном распаде, о кризисе духовных ценностей. Как вам кажется, люди уже привыкли к этой штуке для бесед на расстоянии, которую американцы притащили на парижскую выставку и которая уже заполонила Европу? Миллионы лет человек говорил только с теми, кого мог увидеть. Внезапно, за какие-то десять лет, ему разделяют «видеть» и «говорить». Нам кажется, будто мы легко осваиваем новинки, но мы не замечаем, какое огромное влияние они оказывают на нас. Наше тело не успевает к ним привыкнуть. В результате, когда мы говорим по телефону, мы впадаем в состояние, схожее с религиозным трансом, мы слышим и видим удивительные вещи о нас самих.

Подошел официант со счетом. Мой собеседник умолк, ожидая, пока тот не отойдет на некоторое расстояние.

– Я уверен, что вас огорчает обилие афишек, где всякая вульгарная голая танцорка называет себя преемницей великой Маты Хари. И так во всем – никто не желает понимать. Еще греческие философы… Простите, я не утомил вас?

Я качнула головой, и он продолжал:

– Оставим греческих философов грекам. Все, что они говорили тысячи лет назад, верно до сих пор. Нигде не происходит ничего нового. На самом деле я хотел бы сделать вам одно предложение.

«Еще один», – меланхолично подумал я.

– Поскольку здесь к вам уже не относятся с тем почтением, какого вы заслуживаете, быть может, вы не отказались бы предстать перед публикой в городе, где ваше имя уже прогремело и где вас считают одной из величайших балерин современности? Я имею в виду город, откуда я приехал – Берлин.

Это было чрезвычайно заманчивое предложение.

– Если хотите, я могу представить вас своему импресарио…

Но мой собеседник перебил меня.

– Я предпочел бы договариваться напрямую. Ваш импресарио… мы, немцы, да, впрочем, как и ваши французы, не особенно любим иметь дело с этой нацией.

Я никогда не понимала, как можно испытывать к людям неприязнь из-за их религии. Я видела, как относились к евреям, а в бытность мою на Яве мне рассказали о страшной резне, устроенной людьми, молившимися богу без лица – они поклонялись священной книге, утверждая, будто книгу эту какому-то их пророку, чьего имени я тоже не запомнила, продиктовал ангел. А однажды мне подарили книгу под названием Коран – просто, чтобы я могла полюбоваться арабской каллиграфией. Но мой муж, обнаружив подарок, попросту приказал прислуге сжечь его в печи.

– Я и мои партнеры будем рады должным образом отблагодарить вас, – сказал мой собеседник и назвал сумму. Я спросила, сколько это будет во франках, и услышанное меня почти испугало. Подмывало немедленно сказать «да», но даме не следует так быстро соглашаться.

– В Берлине вам воздадут все почести, которых вы лишены здесь. Париж всегда был жесток к своим детям, в особенности к тем, кто уже приелся ему.

Сам того не желая, он попал в больное место. Эти самые мысли крутились у меня в голове, пока я шла по бульварам. Я вспомнила день у моря и Габриеля Астрюка. Неприятно, конечно, что этот договор будет заключен в обход моего импресарио. Но теперь главное – постараться не спугнуть удачу.

– Я подумаю, – сухо бросила я.

Прощаясь, он назвал мне гостиницу, в которой остановился, и сказал, что будет ждать моего ответа до завтра, а потом вернется в Берлин. Из кафе я отправилась прямиком к Астрюку. Действительно, афишки и листовки с именами людей, только-только пришедших к славе, повергали меня в глубокую печаль. Но что было делать, я не могла повернуть время вспять.

Астрюк принял меня со своей обычной галантностью, словно для него я была важней всех прочих клиентов. Я пересказала ему беседу в кафе и добавила, что вне зависимости от того, как все обернется в Берлине, он свои комиссионные получит.

Он спросил только:

– Что, прямо сейчас?

Я не вполне поняла, что он имел в виду. Мне показалось, что он как-то непривычно сух со мною.

– Да, прямо сейчас. Пока у меня еще есть, что показать публике.

Астрюк кивнул, соглашаясь с этим доводом, и пожелал мне счастья. Потом сказал, что ему не нужно никаких комиссионных и что, возможно, для меня пришла пора начинать откладывать деньги, да и на тряпки тратить поменьше.