Мата Хари. Шпионка

Я ответила «да», но, сказать по правде, сама не знаю, так ли это. А знаю только, что сердце мое подобно городу-призраку, населенному страстями, одиночеством, стыдом, гордыней, предательством и печалью. И я не способна это избыть, даже когда скорблю о своей судьбе и плачу в тишине.

Я выбрала скверное время, чтобы родиться женщиной, и это уж никак не поправить. Мне не дано знать, будут ли обо мне помнить в будущем, но если случится так, хочу, чтобы во мне видели не жертву, но человека, который бесстрашно шел своей стезей и не боялся платить за это полную цену.

Как-то в Вене я познакомилась с одним господином, пользовавшимся чрезвычайным успехом среди австрийцев. Его имени я не запомнила, а фамилия его была Фрейд, и люди восхищались им оттого, что он вернул им возможность былой невинности; переложил наши грехи на наших родителей.

Но сейчас я пытаюсь понять, в чем провинилась передо мною моя семья, и не могу найти никаких грехов. Адам Зелле и милая Антье дали мне все, что можно было получить за деньги. У них была шляпная мастерская, кроме того, они вложили деньги в нефтедобычу, раньше других сообразив, как это выгодно, и их доходы позволили мне получить образование в частной школе, научиться танцам и верховой езде. Когда меня начали называть продажной женщиной, отец написал книгу в мою защиту – безо всякой на то надобности, меня абсолютно устраивала моя жизнь, а книга лишь подлила масла в огонь обвинений: теперь меня звали проституткой и лгуньей.

Да, я была проституткой – если вам угодно так называть ту, что дарует наслаждение и нежность и получает взамен услуги и драгоценности. Да, мне случалось лгать, но так неумышленно и беспечно, что я сама частенько забывала о собственных вымыслах, и чтобы выкрутиться, мне требовалась немалая изворотливость.

Я ни в чем не могу упрекнуть своих родителей: разве виноваты они, что произвели меня на свет в забытом богом городке Леувардене – даже голландцы, мои земляки, не знают, где он находится, верней, в каких краях затерян: там не происходило ровным счетом ничего, и дни были неотличимы друг от друга. Уже в ранней юности подруги начали мне подражать – так я узнала, что хороша собою.

В 1889, когда счастье изменило моей семье: отец разорился, а мать заболела (и два года спустя умерла), мои родители, желая мне лучшей доли, отправили меня в Лейден с твердым намерением продолжить мое образование, чтобы я могла получить место воспитательницы в детском саду, покуда небеса не пошлют мне супруга, готового взять на себя все заботы. В день моего отъезда в Лейден мать подозвала меня и протянула горстку подсолнечных семечек:

– Возьми это с собою, Маргарета.

Маргарета, Маргарета Зелле – как я ненавидела это имя. Меня окружали толпы Маргарет, названных, как и я, в честь знаменитой в те времена театральной актрисы.

Я спросила, на что мне семечки.

– Это не просто семечки. Они могут научить тебя кое-чему. Запомни, подсолнух – всегда подсолнух, даже в том виде, в котором он теперь перед тобою, и его семечки легко спутать с семечками других цветов. Что ни делай с семечками, никому не под силу вырастить из них розу или тюльпан, символ нашей страны. Если сам подсолнух вздумает отречься от своей сути, он будет влачить жалкое и унылое существование и в конце концов умрет. Будь подсолнухом, научись благодарно и радостно принимать свою судьбу, какой бы она ни была. Юные цветы пленяют своею красой, но, увядая, они оставляют семена, чтобы следующее поколение цветов продолжило славить Господа.

Она ссыпала семечки в мешочек, который – я видела – аккуратно вязала несколько дней подряд, хотя порою ей становилось совсем худо.

– Цветы учат нас, что на свете нет ничего вечного. Не вечны ни юная краса, ни увядание, потому что с ним приходят новые семена. Помни об этом в часы веселья, уныния или тоски. Все проходит, стареет, умирает и воскресает.

Сколько бурь я должна была пережить, чтобы понять всю глубину ее слов? Но в тот момент они показались мне лишенными смысла, и я дождаться не могла, когда же покину свой удушливый город с его одинаковыми днями и ночами. Сейчас, когда я пишу эти строки, я понимаю, что мать моя говорила не только обо мне, но и о себе.

– Самое высокое дерево вырастает из крохотного семечка. Не забывай об этом и не старайся ускорить бег времени.

Мы поцеловались на прощанье; отец отвез меня на станцию. В дороге мы почти не разговаривали.

Почти от всех мужчин, с которыми я была близка, я получала и удовольствие, и подарки, они вводили меня в общество, и я ни разу не раскаялась в том, что встретилась с ними. Единственное исключение – самый первый из них, директор моей школы, взявший меня силой, когда мне было шестнадцать лет.