Матабар. II

' Такова правда, сынок. Я своими руками оборвал жизнь того, кто мог бы восстановить справедливость. Я убил человека, называвшего нас братьями и сестрами. И не желавшего ничего, кроме того, чтобы принести покой и очищение душам ушедшим на тропы Спящих Духов. Не ведая того, я убил человека, что мог бы стать мне проводником к искуплению.

И в этот момент что-то изменилось. Что-то треснуло во мне, Ардан. Я смотрел на эту девочку в сундуке, сжимавшую книгу с нашими сказаниями. И… больше я не мог видеть в ней своей добычи. Я видел ребенка. Маленькое дитя. Беззащитное и слабое. Такое же, как и десятки тех, кого я собственными руками…

Мне нет оправданий, сынок. Нет, не было и никогда не будет. Никто из тех, кто прежде пал от моих клыков, не заслуживал такой участи. На их руках не было ни капли нашей кропи. Их ноги не топтали наши священные земли и не попирали капища и святилища. В своей агонии я и сам стал тем, кого презирал.

Я не помню, как забрал девочку, её книжку и побежал. Кто знает, как долго ноги несли меня сквозь дни и ночи прерий. Очнулся я только в Кавесте. И там оставил дитя на попечение церкви Светлоликого. Твою собственную бабушку. Матушку Шайи. Но об этом позже.

Я сутками изучал дневник Александра, пытаясь найти в нем ответы на мучившие меня вопросы. Хотя, скорее — всего один единственный вопрос. Кто стоял за операцией «Горный Хищник». И чье сердце, а не тех десятков невинных людей, должны были вырвать мои когти.

Но ответа я не нашел. Я никогда не славился особенным умом, сынок. Мое тело крепче дуба, мои клыки прочнее стальных ножей, но разум… разум мой обычен и скромен. Вот только я охотник. Я приучен идти по следу.

Теми деньгами, что обзавелся за времена грабежа и разбоя, я расплатился с контрабандистами за поддельные документы. Так я стал рядовым в армии Империи. Не прошло и года, как я оказался на границе с Фатией в той самой дивизии, что упомянул в расследовании твой прадед.

Но простому рядовому никто не даст допуска ни к архиву, ни, тем более, к последним живым свидетелям операции. И я стал служить. Верой и правдой. Надеялся, что каждый мой выстрел, каждый удар ножа, каждая жизнь, отнятая у Фатийца, пытавшегося навредить Империи, сможет хоть немного успокоить плач, что я слышал из ночи в ночь.