Матерый мент

…Разговор, стоивший Ветлугину жизни, быстро перешел на повышенные тона. Дед ясно дал понять, что он догадался почти обо всем, что он в ужасе от сделанного учеником и разрывает с ним отношения. Материалы – каллусные культуры различных сортов мака, суспензии, вся наработанная статистика – подлежали уничтожению, а сам Алаторцев должен в недельный срок покинуть лабораторию, институт и вообще физиологию растений как одну из биологических наук. Андрей знал – это не пустая угроза. Связи и положение Ветлугина позволили бы ему проконтролировать выполнение таких требований.

Это был крах. В двух шагах от окончательной победы, а потому вдвойне непереносимый. И Алаторцев сорвался, чуть ли не впервые в жизни. Он смотрел на Ветлугина белыми от бешенства глазами и прерывающимся, яростным голосом швырял ему в лицо:

– Ты давно уже не завлаб. Ты ноль, пустое множество! Я, а не ты, я реально тащу весь груз, ты же за моей спиной «дышишь воздухом чистого познания». Это твои слова, фарисей и лицемер! Так дыши им, пока дают, а нормальным людям жить не мешай!

– Нормальный человек? – голос Ветлугина был полон невыразимого презрения. – Взбесившийся пес скорее. Бездарная посредственность, гадящая на святое. Где же раньше мои глаза были? Уничтожь эту мерзость и убирайся добром. Ты настолько тоскливо зауряден, что не сможешь набраться незаурядности, живи ты хоть мафусаилов век!

Именно последней фразы Алаторцев простить не мог, худшего оскорбления для него не существовало. Однако впрямую Ветлугин разоблачением не грозил, не так-то просто было это сделать. Да и чисто психологически человеку его поколения и воспитания было бы безумно трудно сообщать о чем-либо властям предержащим, в рамках его этических норм это отдавало доносительством… Но в такие тонкости Андрей Феоктистова не посвящал. Напротив, педалировал свою панику, пытаясь напугать и Геннадия Федоровича. Трековая гонка подходила к финишу. Пора «стрелять с колеса», лидер ему больше не нужен. Он сам станет лидером, а Ветлугин должен понести наказание за свою глупость и свои слова. Суровое наказание.

Феоктистов внимательно выслушал Андрея и спросил:

– Боитесь?

– А вы? – Инициативы Алаторцев отдавать не хотел.

– Еще нет. Но, наверное, начну, когда у меня будет время хорошенько над этим поразмыслить, – Феоктистов немного помолчал и добавил: – Сейчас нужно действовать. Расскажите мне подробно – где живет этот человек, когда он уходит на работу и каким путем, во сколько возвращается. И прочее. Мой вопрос понятен?

С тех пор они не встречались и не созванивались. В тот понедельник, вернувшись от Алаторцева, он, Феоктистов, не спал всю ночь, обдумывая ситуацию. Он вовсе не безоговорочно поверил Андрею, но в главном сомневаться не приходилось. О работе Алаторцева стало известно третьему лицу. Оно настроено недоброжелательно и может стать опасным. Для Алаторцева. Того, конечно, можно отдать на съедение, никаких доказательств их связи не найти. А хоть бы и нашли – ничего криминального ему, Феоктистову, не пришьешь. Да, меценатствовал, давал деньги симпатичному знакомому ученому. На какие исследования? А это, простите, спросите у него. Так что, оставить все как есть? Денежные потери мизерные… Нет, не пойдет. Тогда гробится и его только что начатая игра, хуже того – подрывается репутация. В глазах тех, на кого так долго, терпеливо выходил, он останется трепачом – пустобрехом, обычным хвастуном, – и второго шанса ему не предоставят. Если о заигрывании с наркодельцами за его спиной узнает Карамышев, то у Феоктистова могут возникнуть… неприятности.

Итак, решено, на недоброжелательное лицо надо надеть намордник. А надежный намордник бывает только один…

Во вторник утром он вызвал к себе Мещерякова. Этот тип был креатурой Карамышева, именно тот привел угрюмого, диковатого парня в «Грифон», распорядился обеспечить тому московскую прописку и пристроить к работе. Прописка бывшего зэка влетела Феоктистову в изрядную сумму, но тогда, в двухтысячном году, оспаривать приказания Карамышева он еще не решался. У Геннадия Федоровича имелись веские основания предполагать, что Мещеряков – глаза и уши Карамышева в «Грифоне», спасал лишь невысокий интеллект его теневого «комиссара». Но для Феоктистова подобное положение вещей становилось все неприятнее, особенно сейчас, когда о некоторых делах и связях его любимого детища, ЧОП «Грифон», Карамышеву знать было вовсе не обязательно.