МатьРассказы

И в это время кто-то заорал в темноте по-фински:

— Вот он! Сюда! Сюда! — и бросился на меня. По голосу и росту я узнал того самого солдата, который ковырял пальцем свои грязные ноги на чистой постели моей матери.

Он бросился на меня, а я бросился на него, потому что я был злее голодного волка. Я не помню, что было у него в руках, но я выбил из его рук все, чем он махал, и проткнул его штыком в нескольких местах раньше, чем он упал.

— Бежим, — сказал я Егорову, и на этот раз он побежал, подпираясь на ходу винтовкой.

И вот мы бежали и шлепали с ним по грязи под проливным дождем, а потом перелезли через забор и побежали по огородам. Он все время припадал на одну ногу и очень тяжело дышал, но не отставал от меня. И мы еще раз перелезли через забор и побежали полями прямо к реке.

Но за нами все-таки гнались. Мы слышали то окрик, то свист с разных мест, позади нас и сбоку. На нас устроили настоящую облаву. И когда мы добежали до спуска к реке, к нам навстречу из-за груды камней выпрыгнули два суоелускунтовца.

Но Егоров не видел их. Он еще раньше споткнулся обо что-то своей хромой ногой и, скрипнув зубами, покатился вниз по скату берега вместе с винтовкой. А я встретил этих двоих на штык. Если бы винтовка была заряжена, я успел бы выстрелить в них, но у меня совсем не было патронов, и я принял их на штык.

Мне было тяжело действовать винтовкой, потому что я еще не отдышался, но я был очень обозлен и сам прыгнул к ним навстречу.

У одного из них был автомат. Он приставил его к плечу и хотел дать очередь, но вдруг остановился, вгляделся в меня сквозь темноту и дождь и заорал удивленно:

— Салаинен!

Оказывается, это был тот самый толсторожий парень, который так громко чавкал за моим столом и который так жадно облизывался, когда говорил о моей Лизе.

Он остановился, разиня рот, а я воспользовался этим и, пригнувшись пониже от его автомата, вогнал ему штык прямо в брюхо. Он только ахнул.

Это было не совсем хорошо пользоваться таким случаем, но черт с ним. Он был большой, жирный и сильный, а я — маленький, жилистый и слабый, которого все на свете обижали. Я имел полное право действовать, как мне было выгоднее, и я ничуть не пожалел его.

Но от второго я не успел увернуться. Второй навалился на меня сбоку и опрокинул. Он сначала хотел ударить меня по голове рукояткой пистолета, но промахнулся и только сшиб мою солдатскую кепку.

Зато грудью он толкнул меня так, что мы оба покатились вниз по склону берега. Падая, я узнал также и его. Это был тот самый унтер, у которого были такие сердитые глаза. Сползая с ним вниз, я почувствовал, какие у него крепкие кулаки.

Я укусил его за руку, и он выронил пистолет. Но от этого мне не стало легче. Все равно винтовкой я уже не мог действовать. Я выпустил ее и полез за своим пуукко[13]. Я не сразу его нащупал у пояса, а когда нащупал, то не сразу сумел выдернуть. Я слишком туго забил его в чехол после того, как освободил Егорова от веревок.

А тем временем мы с унтером все еще сползали вниз. Я лежал на спине, а он давил меня сверху, колотил и душил. У него были не руки, а молоты. Когда я попробовал оторвать их от моего горла, я понял, что не оторву, и мои руки показались мне самому слабыми, как цыплячьи лапки.

Я хотел укусить его за щеку или нос, но не мог поднять головы. А он душил меня и свирепо усмехался прямо мне в лицо. Он видел, что он сильнее и что победа за ним.

Я все-таки выдернул наконец из чехла свой нож, но в это время мне уже не стало хватать воздуха. Я начал дергать руками и ногами, но ничего не мог поделать. В глазах у меня потемнело, и я не помню, что я делал своим ножом. Я успел только почувствовать, что спина моя больше уже не сползает вниз по мокрой глине, и на этом кончилось для меня все…

Когда я открыл глаза, дождь все еще лил. Егоров спихивал с меня размякшего и тяжелого унтера, и я почувствовал, как вместе с дождем на мою руку капнуло что-то теплое.

— Скорей, — сказал Егоров, когда увидел, что я зашевелился. Он сунул мне мою винтовку и пошел к реке.

А я не пошел к реке. Я сел, подтянув под себя ноги, и остался на месте. Там, наверху, за моей спиной перекликались и пересвистывались те, кто нас искал. Они могли в любую минуту сбежать вниз по глинистому мокрому обрыву, а я сидел, не трогаясь с места, и со злостью смотрел на Егорова, который ковылял к воде, опираясь на свою винтовку.

Не хватало еще, чтобы он меня выручал, хромой черт! Очень мне нужна была его помощь — кто его просил? Я чуть не плакал от такой обиды. Рядом со мной лежал мой пуукко, который я выронил из рук. Даже его я не мог удержать, жалкий курносый гриб.

Я поднял нож и сунул его в чехол. Егоров оглянулся на меня и полез в воду. А я все еще сидел. Зачем он оглянулся? Уж не думал ли он, что я полезу за ним? Напрасно он так думал. Обойдутся здесь и без него…

Егоров вошел в воду по грудь, а я все сидел. Наверху кто-то крикнул:

— Внизу надо посмотреть! Внизу, у реки! Не упу-ска-ай!